на ветер! Умоляю тебя: береги себя! М. б. недолго ждать радостного дня! Мне вчера «профессор мой» (как ты когда-то назвал) тоже так закончил: «авось недолго еще дотерпеть». Он во всем со мной согласен: и относительно бабушки, и относительно хирурга. Помнишь, я тебе о них писала? И вот, он верит все-таки, несмотря ни на что! в здоровую натуру бабушки! И м. б. мы скоро поцелуем ее, здоровую и радостную! И хирурга к черту пошлем — никто ей такой не нужен. Сама встанет!.. Господи, как я боялась в клинике операции, — прямо до кошмаров. Не знаю, почему я так боюсь, м. б. потому, что одна моя приятельница по лабораторской работе в Берлине, молодая, красивая девушка, при пустяковой операции (желчного пузыря) умерла от наркоза! Это был ужас! Я очень ее любила. Мы все были потрясены. Она не проснулась, — ее и не резали! С тех пор я панически боюсь наркоза. Я хотела даже, если бы надо было, просить делать без общего наркоза, под местным. Ну, довольно! К счастью, Господь избавил! Будем же верить, что Господь во всем не оставит Своей милостью! Надо верить!

Ванюша, хочешь я тебе еще один сон мой расскажу, о Богоматери? Это было еще в Бюннике.

Я в поле. Солнце ярко светит, очень тепло и зелено-зелено… Я все иду куда-то, и вижу, что длинной шеренгой в два ряда стоят люди — женщины все. Тесно стоят, будто за руки держатся. Стоят лицом к лицу и между ними пространство аршина 3, дорожкой. Ждут чего-то, к_о_г_о-т_о? Я встаю к ним и начинаю тоже ждать. Волнующе и напряженно. Осмысленно, будто с целью. Но не знаю чего. И вот проходят кто-то, какие-то женские фигуры. Но я знаю, что это еще — не главное! И жду, жду… И вот: идут еще, еще… и… вот (!) — упало сердце, я почувствовала, что это — _г_л_а_в_н_о_е. Идет _О_н_а, девушка будто, девочка даже, роста среднего, очень тонкая, кажется поэтому еще более миниатюрной. Она в голубом, совсем как небо, платье у нее распущенные светящиеся золотом волосы. И я вижу, что это только фигурка Ея — «девочка», но вблизи — какая Царственность! Какая власть! Я вижу почет Ей. Она проходит медленно, сосредоточенно, королевски. Вот-вот и до меня дойдет!.. Я замираю, я знаю, что я не ошибаюсь — это _О_н_а, Пречистая. Она проходит молча, равняется и со мной, и… проходит… мимо… молча. Я сознаю всем существом, что это невозвратно, Она уходит, и меня пронизывает такое горе, что я не хочу, не соглашаюсь верить, что Она уже прошла… И вот любовь к ней, горячая, небывалая, не испытанная мною и наяву, охватывает меня, и я вся — любовь к Ней, мольба: «почувствуй же, как я люблю тебя, о, милая!» И вдруг… Она оборотилась и смотрит, ищет взглядом… По линии нашей шепот: «кто? кого Она ищет?» А я знаю. Слезы подступают к горлу, я не слышу ухом, но я внимаю сердцем Ея словам: «да, ты. Но ты не Ольга. Ты — Елизавета». И я проснулась. Не описать тебе того чувства, с которым я проснулась. Знаешь, когда я к Ней стремилась, уходящей, то я ощутила всю силу собранной Души! Это было дивно! Как я Ее любила! Я вся «летела» к Ней, в едином порыве Великой Любви! Странный сон! И почему другое имя? Я даже смеялась, уж не перепутал ли батюшка при крещении? Но нет. Я — Ольга. И почему же тогда «Елизавета»? У меня часто странные сны. Сегодня Волгу видела. Вода была такая мутная… Я подумала: «письма м. б. будут…» и вот твое, но такое грустное… Ванечка, будь бодр! Будь здоров! Крещу тебя, дружок! Спи и кушай! Гуляй по солнышку! Теперь весна! Не тоскуй! Ну, улыбнись же! Твоя Оля

[На полях: ] Господи, хоть бы дошла моя «обложечка» «Куликова поля»[271]! Хоть бы тебя отвлечь!

17. IV Ужасная тревога-тоска… Что с тобой? Твое письмо от 7-го томит меня… и ничего больше от тебя нет! — Умоляю, напиши!

Ванюша, знаешь что напоминает запах «любки»? Духи «Трэфль». Все равно какой марки. Да «Lotion» и то дает нечто-вроде.

Я тебе очень часто писала из клиники. Теперь ты наверно все получил!

Добрый цензор, если можно, то не выбрасывайте мой набросок для книжки! (хоть он и сверх нормы!) Спасибо[272]!

178

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

21. IV.42

Милый Иван!

Не могу ничем объяснить твоего состояния. Не представляю, что с тобой творится…

Последнее твое письмо от 7-го, полученное мною 15-го — полно тоски. После него — ничего не было. Чем вызвала я у тебя это? Ты много мне писал о Милости Божьей… Но не думаешь ли ты, что таким отшвыриванием Светлых Дней (подумать страшно: «у меня не было Св. Дня!») отшвыриваешь и Милость Божию?! Ты надумываешь себе тоску, муть, ты пытаешь, терзаешь меня, — ради чего? Ты, бросив мне свою тоску со словами: «я вне жизни», «хоть конец» и т. п. — ты оставляешь меня в неизвестности целую неделю!! Этой самой неизвестностью меня уже в клинике истерзали. Ты, который имеешь величайшее благо — возможность молиться, ходить в церковь, ты, пренебрегая этим, истязаешь несчастного, больного человека, лишенного и этого утешения. Если бы была у нас церковь, хоть в Утрехте — неужели бы я не собрала всех своих силенок, чтобы хоть раз услышать «Христос Воскресе!»?! Как можешь ты корить меня, что не было от меня вестей?! Я тебе очень часто писала. Моя ли вина, если долго идут письма?!

Я и в муке своей, ни на час тебя не забывала.

Я писала тебе тайком, во время послеобеденного сна. Я не читала иной раз ничего, чтобы не утомлять себя чтением, чтобы смочь сидеть в подушках и писать тебе. Старшая сестра и моя соседка (очень пеклась о моем отдыхе) настаивали, чтобы я не писала много, а спала. Только моя голубка, любимая сестрица понимала меня, — что мне более нужно. Она позволяла. Она же и в ящик их (письма) носила. Я не раз душой была в гостях у тебя на Пасху… а ты мне ничего, кроме мутных слов тоски, на пасхальной неделе не сказал! Неужели не смог ты на 1-ый — 2-ой день урвать минутки, чтобы черкнуть: «меня запосещали, затормошили, но я о тебе помню»… или: тоску свою побороть, чтобы сказать 2 слова: «я тоскую, но я тебя помню сегодня в Светлый День!» Ну, не мне