душу принять святое Материнство, им согреться… вместе… — вместе мы _в_с_е_ поймем! Ведь ты же — всепонимающая, всеобъемлющая… — ты же себя не знаешь, какая в тебе сила, дары какие… золото мое живое, прекрасная, чистейшая из Женщин мира нашего… — ты — моя молитва, в ней я — лучше, я твой, я Ваня, Олин Ваня… — Как ты чудесно — Лавру, детку-Лавру, увиденную детскими глазами… на кубиках… Гениальная безумица моя, как ты огромна, ты все растешь, ты все чаруешь, — сто-лько в тебе всего. Твое письмо — неисчерпаемо… Ваня твой твою попытку воссоздать «крестильную рубашечку», — не может осудить, он ее зацелует, прильнет устами… и вольет в себя — твое творенье, сон-явь, сон станет явью, оживится… — о, как красиво-нежно! колосья, звезды… весеннее, и Лавра, и за Полем — Лавра… Нет, пришли! Что бы там не вышло — пришли! Хочу, молю! ножки твои целую — пришли, Оля! Оля, восстанови же и Богоматерь под синим небом осени, под золотыми кленами. Оля, благословись, вымоли у Ней силы себе, дерзанья… воплотить. Это — срединная и главная твоя Идея — вся твоя жизнь, Оля! Ты вся насыщена, вся створена Ею, Матерью, Оля… если бы ты здесь была… я тебе молюсь… Ты — для меня! — чудесное отражение Ее, Пречистой… не смущайся, ты же — достойна Ее благословения, Ее ограждения, водительства… Ею живешь ты, Ее впитала с первого дыханья мысли, чувства Божества в тебе. Ты — образ и подобие… — Ее. Да. Сам Бог дал это человеку. Тут нет кощунства. Ты — Ее образ и подобие. Ты — чистая. Ты — творящая, ты — благословляющая. Мне жутко, чу-дно мне сознавать, что ты меня коснулась, держишь в сердце! О, дар священный! Обнимаю твои ручки, нежно целую их… не смею больше. Твой Ванёк

[На полях: ] Я не мог исчерпать твои письма. Я весь в волнении, чудесном. Я весь — любовь. Ты здоровеешь! Господи!

Я весь — счастливый, от твоего письма! О, киска! ласка! И вся — святая.

(Здесь капля «Сирени».)[273]

Будем же беречь друг-друга! В письме твоем я слышу: «Я — _ж_и_в_у»! Ж_и_в_и! Будь, Оля! Я — весь нежность и благоговение. Люблю, люблю, люблю.

Маме напишу. Напиши, как ты ехала из клиники. Мне все важно, _в_с_е!

180

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

25. IV.42

Мой милый, светлый, чудный Ваня!

Прости меня мой Ангел за мои упреки, мои последние письма.

Я так истерзалась за тебя, тоской твоей. Ванечек, радость… 23-го получила твое письмо светлое от 16-го, а вчера от 14-го (писал 11-го) и от 17-го, — писала тебе 23-го, много. Дополняла вчера, но не успела послать. И рада, т. к. сейчас твое душистое от 20-го! От 16-го такое, такое кружащее, как все теперь: как воздух, дымящийся на солнце, как зеленый «пушок» на кустах, как бело-серая дымка яблонь, как красные червячки тополя, качающиеся по ветру, как клейко-душистая, зеленая почка сирени!.. А сегодняшнее твое… молитва! Ванечка, я недостойна! Я — мразь. Я такое ничтожество! О, я так это знаю! Не пой меня, не превозноси! Ваня, прости меня за все! Ванечек мой, светлый! Не говори, что я «только о себе думала», когда писала открытку. Нет, я безумно страдала о тебе. И, конечно, мучилась, что не в силах я тебя «воскресить». Я уверила себя, что я для тебя _о_б_у_з_а_ с вечным «долгом» писать мне письма, как «обязанность». Ну, что ты поделаешь?! Я не видела это, ясно. Я, Бог знает, что думала. Все теперь забуду. Ничего и тебе не скажу. Я еще 23-го и вчера тебе написала кое-что про это. Рада, что не успела отослать! Ты не хвали меня, не зови мудрой! Ванёк, не оговаривайся (а то будто все боишься меня обидеть!): «„простая“ — в лучшем смысле» и т. п. Ты таким никогда меня не обидишь!

Я люблю все простое! Сама хочу быть проще, проще. Я знаю, что мудрю часто, но не от _м_у_д_р_о_с_т_и, а от… пожалуй, от изломов, что ли? Но я это не люблю в себе. Я борюсь с этим. Тебе, все бы я тебе о себе сказала. Именно дурное все, чтобы ты мне помог исправиться! Ванёк, я «сержусь» иногда только за другого сорта «недоверие» твое ко мне. Ты знаешь. Но это ни науки (я же — невежда), ни искусства не касается! Это все касается некоторой моей оценки, которой ты не всегда веришь.

А я, узнав многое «на своей собственной шкуре», готова за верность этих «оценок» на костер идти. Поймешь? Ну мне и горько, что ты никак с ними не считаешься. Думаешь: девочка может ошибаться. А это — моя Правда. Для узнания этой Правды можно и всю жизнь мою прежнюю оправдать, вернее, жизнь приобретает смысл. Ну, вот, мне и хочется, чтобы ты хоть прислушался только. Уверять я никого не могу!

Но довольно. Коснусь еще только одного: о. Дионисия. В оценке его я касаюсь лишь его пастрырства. Но с остальными его свойствами я соглашаюсь, не спорю. Он — невежа. Это у него бывает. На Пасхе он и в отношении наших «насвинил». Но Бог с ним! Не принуждай себя — не ломай самолюбия, не проси его отца взять яички… Мне это больно! Никогда себя не превозмогай так ради меня! Мой неоценимый, Ваня!

Ах, Ванёк, если бы ты знал, как мучилась я за тебя целую неделю! Ни строчки от тебя не было, а перед тем такое ужасное: «не было Светлого Дня!» Ванечек, голубок мой, прости мне все мои «поучения», все, что я писала тебе о «Светлом Дне». Мне ли тебя «поучать»?!!

Ты так близок к Богу! А я, гадкая, стала тебе еще писать, как к Богу надо обращаться! Ванюша мой, прости мне! И все мое! Мое безумство — с «отражением любви». Разве я смею что-либо об этом! Да конечно ты всегда был и будешь — одно с О. А. И память ее мне священна. Ты прости мне и пойми, что по человечеству все-таки хочется мне иногда самостоятельно для тебя существовать. Так, хотелось бы быть _п_е_р_в_о_й. Ни у кого, никогда не была! Прости мне это! Я борюсь с этим, но иногда все таки мучаюсь. Я О. А. берегу в сердце. Я люблю ее. Я ее память чту. Но это все и не касается ее, а что-то у меня же и остается. Прости меня! Прости! Прости! Это от любви к тебе большой. Этот эгоизм любви! Если бы устно,