во мне огонь, под пеплом уцелевший… — Я буду ходить в церковь… я две послепасхальных всенощных и одну обедню провел — в храме… и как легко мне было! Девочка моя, я понимаю и твою печаль, и мамину — не быть в церкви… это вам-то, от храма-то сущим… да, я понимаю, как это тяжело. Что мешает мне работать «Пути»? Я как бы цепляюсь за всякий повод, чтобы откладывать… и знаю, что _н_е_ _н_а_д_о_ откладывать. Но, знаешь, жизнь так дергает… многое мешает уйти всему, — я привык писать без помех, весь отдаваться… это как в одержимости чем угодно — всем своим миром отдаваться… — я всегда «через край», никогда не меряю своих часов работы… — такой уж от роду — «увлекающийся». Но — _н_е_ дурным, не думай. Я мог и могу себя держать. Хоть я и слабоволен. И вот, полюбив тебя, я _в_е_с_ь — с тобой, в тебе. И ты — закрыла для меня — пока — и страсть в работе. Но ты велишь, ты хочешь, — и я покорюсь тебе и я заставлю себя — _д_а_т_ь, _о_т_д_а_т_ь_ тебе мои «Пути»… Я для тебя должен их закончить. Господи, дай мне сил! Я ничем не болен. Я лишь грущу порой, без тебя. И хочу верить, что Бог будет милостив к нам. Благодарю тебя, дружок-Олюша, и за «сон» твой дивный… за дивный пересказ его. Ты вся дивная.

Прошу: больше лежи, не делай усилий над собой… укрепись, — все наверстаетшь. Все! Все у тебя в нервах, они и сосудами правят. Ты же знаешь, что даже склерозные явления — часто — от расстройства нервов. Многого врачи не знают. Язвы чаще всего нервного происхождения. Всякие выделения желез — рефлексы. Это и до Павлова693 было известно. О-пытом. Почему и в кулинарном искусстве придавали всегда большое значение «красоте» стола и «вкусовым возбудителям». День ото дня станешь расцветать, только будь терпеливочкой, ну, киска моя… Ты любишь спать «калачиком»? Ну, конечно… и я ярко вижу этот «калачик», теплый, наливающийся здоровьем, слышу, как в нем тук-тук… мое!? и да будет радостным сон твой, без сновидений, хотя бы и чудесных. Оля, молись без надрыва, тихо, кротко, светло. Получила ли ты письмо с молитвой-успокоением… очень похожей на мою когда-то… я забыл, затерял ее. Повторяемость нужна, это и во многих церковных молитвах… — это соответствует каким-то законным необходимостям нашего духа. Ритм? — как бы поглаживание души. Больная, она хочет, чтобы ее ласкали, утишали. Как и больное место. Ты же все знаешь. Ты — чего и не знаешь — _з_н_а_е_ш_ь уже. И я перед тобой — мальчишка. Не улыбайся, это правда, так я и думаю. Если бы когда-нибудь узнали люди твои письма… — обогащенными бы себя почувствовали. И я не преувеличиваю, когда думаю: это было бы захватывающее чтение — восторг, переписка этих двух половинок _о_д_н_о_й_ Души! Тут все — _п_р_а_в_д_а, сама Душа, в этих письмах-перекликаниях, призывах, молитвах, признаниях. Письма должны быть сохранены: это святотатство было бы — их сжечь или утратить сознательно, из каких-либо личных соображений. — В пятницу, 17, я написал еще раз Лукиным, объяснил мое желание быть у них… сегодня получил ответ! Они переезжали, и позовут меня. Раньше июня Л[укин] не думает в Голландию, а м. б. раньше.

Твой Ваня, без остатка. Ну, дай же кусочек «калачика»! Послал сегодня письмо маме.

[На полях: ] Чуть не выбранил милых людей, эх, горячка! До чего хороши «пасхальнички»! Они чуть срезаны снизу — и — стоят! Ты их зацелуешь! До чего они мне по-сердцу! Только бы докатились до твоего сердечка!

Дай парижский адрес Сережиного шефа! Я передам ему пасхальные яички.

Я купил 3 пучка ландышей, из лесу с корнями и цветочными стеблями. Посадил. Они день со дня будут распускаться — это — ты — юная!

Не заботься о «вечном цветке» — для меня: у меня есть этот «вечный цветок» — Ты, Светлая.

И. А. сообщил694, что ты была тяжело больна, но Господь сохранил, что ты — самая чуткая из всех читательниц, что ты — Дар Божий. Ничего обо мне: он — ревну-уч! Ради Бога!!

Узнай, как мне с луковицами твоих гиацинтов и цикламена? Посадить? слабо поливать? _Н_а_п_и_ш_и.

А ты, чай, подумала в сердце своем — иноческий лик знаменует перемена имени? Это не ошибка, это — Ольга — Елена — Елизавета — утверждение, ты-то «почитающая Господа»!

182

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

29. IV.42

С благодарностью «доброму цензору» за доставку моего рисунка![276]

Милый мой, ласковый Ваня!

Позавчера, 27-го вечером твое письмо от 23-го, такое… Ну, прямо меня возвеличивающее! Я смущена! Ванёк, ужасно смущена! И главное еще потому, что не выполнила того, что хотела! Я во сне видела все иначе! Я тут «стилизировала» так сказать. Ванюша, я сперва и сделала купол, но думала, что быть может больше принято именно вот так стилизированно. И гирляндочку я сделала симметрически вырисованной, а «виделась» она мне тоже иначе! Звездочку я в уголок посадила, тоже поэтому. Зритель привык к точности графической. Я с этим считалась. Делала «с оглядкой» на постороннего. Лавру я отчасти «скрала» с фотографии, т. к. я ее никогда не видала. И мне за это очень стыдно, когда твои хвалы слышу. Я же тебе об этом писала! Я ничего не выполнила из сна! Осталась только символика. Но странно как: мне снился сон, что меня кто-то чествовал… после «Отче наш», помнишь? И вот это ты! Ты меня так зачествовал! Меня очень тронула приписочка цензора. Как приятно, что письма попадают в чуткие руки! Благодарю _т_у, «добрую», если ей снова попадет это письмо! Очень благодарю милое сердце! Я посылаю тебе в этом письме еще одну обложечку. Это более «свободно», — это — почти то, что я «видела». Сделай поправку на то, что очень мелко (безумно трудно!), что у меня только одна (!!) кисточка, довольно пухлая, что бумага не специально-акварельная и мало красок. Я кое-где «умучала», например колокольню. Было прилично, а хотелось еще лучше, кисточка мазнула слишком толсто, стала я смывать, бумага же не ватманская, стерлась, — получилось грязно. Затем, — зелень сразу после букв должна быть иной, — эта слишком густа, по-моему. Я отчасти умышленно ее сгустила, чтобы дать контраст «дымке», — дали. Но это — слишком густо. Она тоже — «умучена». Хочу спросить совета у тебя: какого же цвета всю остальную обложку? Нельзя же белой — это нейдет, по-моему? А? М. б. коричневую? И тогда тебя, твои