М. б. можно бы мне большой размер делать? И они бы уменьшили. Тогда чище, точнее, лучше! Я же тут порой булавкой работала. Это вообще все: «начерно». Звездочки «лучиками» я, представь, сама уже пробовала. И именно в воскресенье, все воскресенье сидела, пробовала. Ты — чудесен! Ты все знаешь! Они нежнее лучиками! Сон был, конечно, чудесный, но Лавра, ее общее «горение», мне почти что так представлялось. Она вся в свете зари! Ах ты мой Горкинский! Так и вижу тебя малютку… тянешься «за-ручку», устал, морщишься на солнышко, углядел уже Лавру! Вижу тебя и Горкина твоего! И его вижу, душистого, на «Кавказке», в белом, молодчика, твоего отца! Догнал, обрадовал, поласкал, умчался695!.. Ванечек, я не знаю, м. б. я путаю, но мне казалось, что Богоматерь о преп. Серафиме сказала «он Нашего рода», когда Она явилась в сопровождении Иоанна Крестителя и др. святых в храме (?). Но м. б. я ошибаюсь?!

Я вся горю желанием работать! Мне так писать хочется. Я предыдущей ночью, с 27-го на 28-ое, после твоего письма не спала — почти что. А только чуть дремала. Грезила… И опять мне «пришло» что-то! Как хочется описать. Все так просто, так толпится, теснится, просится! Я никогда не знала как приступить к рассказу о «Лике» том! И вдруг, я все «вспомнила». И состояние души «вспомнила». М. б. выйдет! Только все очень «отвлеченно» начинается… Чтобы понятней. Так мне видится.

Ну вот чуть-чуть конспект696:

Дом наш деревенский, старый, такой же как раньше, из года в год, и церковь все то же, — но мне — все другое. И приезд наш, обычно шумный, тройками (о, эти переезды! — опишу!), с мальчишками у воротец, одаряемых нами конфетами и т. д., — на этот раз другой… Год смерти отца, — год войны. Мы убого едем с бабой-возницей на 1 лошаденке — все взяты. Из замечаний и «причитаний» бабы (только из этого?) узнает читатель, что и у нас все — иное. Мои детские думы. Первая ночь в так хорошо знакомой комнате. Намеком о моей «болезни — смертью», моей одержимостью этим страхом, за маму. Моя неспособность молиться, т. е. обращаться после той исступленной просьбы за отца к Богу с просьбой. В силу этого моя «оставленность», беспомощность. Это все так и было! Из этого родилось, родился «Лик».

Мои сиденья (тайные) на лестнице ночью, мои беганья «тенью» за мамой в вечном страхе за ее жизнь. Эти подслушивания на лестнице, когда от напряжения начинает тишина звенеть!

Мое отчаяние, почти уверенность, что мама умерла, однажды, когда она с братом ушла пройтись. И почти припадок. Бабушка… Вся ее личность в немногих словах. Ее немудрящие слова, но какие же верные, мудрые! Наши чтения с ней книжки «Богоматерь» и мое «оттаивание». Мой чудный сон, — отдала себя под Ее защиту. Несколько еще странниц, рассуждающих о «талантах» и моя мысль впервые: развить талант во Славу Ему! Утро одно, весеннее — (это — не соответствует «фотографии фактов», — но художественно правдивее!) — бывают такие утра, когда чего-то ждешь! О, я опишу это! Это утро после сна того, моего! И затем — церковь. Этот образ. Это — мое «Видение»! Я не знаю выйдет ли. И потом еще: мне всегда неловко, стыдно так собой занимать читателя. Я бы думала про кого-нибудь это рассказать, а не о себе. Я раньше думала поэтому м. б. «из дневника чьего-нибудь» это взять. Напиши твое суждение! Например: ну, скажем дневник какой-то девочки, попавший при разборе чемодана спасенного при потоплении судна, — это так часто 2 года тому назад бывало. Ну, оставить читателя думать, что из скромности, стесняясь, (или погибла?), хозяйка не отозвалась… И вот, нашедший (кто он? — можно подставить личность) решил, что может описать. Это было бы удобным для следующих «описаний жизни» этой девочки. Конечно не трону «повесть ту, проклятую!» Но мне претит всякая _н_а_р_о_ч_и_т_о_с_т_ь. Боюсь не вышло бы это так. И наивно! Ну, скажи! Я знаю, что это очень трудно задумано. Надо умело (а где оно, умение?) дать эти детские страданья. Не наскучить, не включить элемент истерии. Но если я себя сейчас забуду, «выключу» из жизни и перенесусь _т_у_д_а, в детство, то я все переживу так ярко, что… только пиши!

Умоляю тебя, Ванёк, напиши что ты думаешь. Разбрани! Если не понравится! Все укажи! Потом напишу (снова) «Говение», вернее: «Большой мой грех». Еще опишу рассказ об Иерусалиме одной странницы. «Ильин день» еще ярко живет в душе. Еще мою первую Пасху, все, все, от «Погребения Христа» до… игрушек в «большой столовой». Эта столовая мне напоминает комнату Виктора Алексеевича с «пунцовым диваном». Там тоже — большие окна в сад, в сирень прямо, дверь в прихожую, — так и вижу вот Даринька с матушкой Агнией697 входят. И у нас стоял диван по стене (против окон), где и дверь в прихожую, — только не пунцовый, а карельской березы, кожей обитый.

И образа, с радостной лампадочкой в переднем углу. И печка, перед которой сторож «громыхал» дровами зимой. Я именно нашу «большую столовую» (была еще «маленькая», семейная, где постоянно ели) и вижу, когда читаю.

Пиши, Ваня, «Пути»! Как радостно это! Пиши, отдайся им! отдайся Дари! Не ревную, ибо себя вкладываю в Дари, для тебя! Не из гордыни! Ты очень верно обо мне… о… чрезмерности… до… «скромности». Я же говорила, что я самолюбива и духовно горда! Я борюсь с этим! О. Дионисий знает это! Потому и прошу: не величай меня! Ах, давно тебя спросить хотела: читал ты, м. б. «Der Teufel» Neumann'a698? Интересно. Оригинально! Жутко. Я читала на берегу моря, — при солнце и т. д. — и не было того, что бы наверное чувствовала иначе. Черта никакого нет, конечно, но так у людей жутко!

Еще: читал ты Stephan Zweig'a699? Его теперь запретили, но я читала давно. Интересно, нравится ли тебе. Но его читать надо в оригинале. И Arnold Zweig'a700? «Novellen um Claudia»701, например. Stephan Zweig писал например: «Amok», «Die Briefe einer Unbekannten», «Die Frau und d. Landschaft», «Das zerbrochene Herz», «Die Verwirrung der Gefuhle»702. И т. д. «Die Frau und d. Landschaft» — удивительная согласованность природы с человеком. Это ожидание дождя, — и это томление девушки. Конечно они все с определенной тенденцией, — много чувственного. Но я умею читать такое, не поддаваясь. Ну, довольно. Не могу тебя читать.