– И как ты собрался работать в магазине в субботу после всего двух часов сна?

– Не знаю, – сказал я.

– Я могу помочь тебе днем, но с утра мне нужно к врачу.

– К врачу?

Она печально уставилась на батарею баночек и скляночек с таблетками, выстроившуюся на столе.

– Ничего особенного. Плановый осмотр. Желудок. Ничего такого.

– Ну ладно, – сказал я и о деталях спрашивать не стал.

Хорошо помню, что именно тогда ты вышла из комнаты, бледная и всклокоченная, и отправилась в туалет.

– Брайони? – позвал я. И еще раз, резче: – Брайони!

Ты обернулась ко мне. Посмотрела устало и скрылась в ванной.

– Брайони!

Синтия неодобрительно нахмурилась и бросила мне через стол гневное:

– Теренс!!!

– Что?? – спросил я.

– Расслабься, – велела она мне, и потом повторила с нажимом. – Расслабься.

* * *

О ДА, тот случай на балконе.

Сейчас я уже могу определить тип покупателя по одному только звуку дверного колокольчика, раздающемуся, когда кто-то входит в магазин. Короткий звон обычно означает праздного туриста, который ничего не купит, более вялый звук чаще указывает на серьезного покупателя, который открывает дверь, двигая рукой с медленной осторожностью игрока в покер. Мне кажется, что дверные колокольчики со временем обрастают личностью, как и все предметы. Ты узнаешь их, они узнают тебя, и ваше общение становится максимально продуктивным.

Мы вернулись домой. Ты ушла к себе, потому что у тебя болела голова, а я остался в гостиной, изо всех сил навострив уши, чтобы выяснить, чем ты там занята. А потом услышал. Колокольчик. Звук был таким низким и мрачным, словно кто-то умер.

Я рванул в магазин, и там стоял он. Денни. Смотрел на меня своим тяжелым взглядом. В руках у него был маленький неопрятный сверток. Наверное, подарок на день рождения. Что-то, кое-как завернутое в голубую бумагу.

– Брайдом, – сказал он.

Признаю, я был совершенно измучен прошедшей ночью, но я и вправду не понимал, о чем он говорит. Кто или что такое это Брайдом? Фокусник? Языческий бог? Пароль для вступления в тайное общество?

– Прошу прощения?

Он повторил, на этот раз делая паузы.

– Брай дома?

Шекспир ошибся. Если розу назвать иначе, пахнет она тоже иначе.

– Нет, – сказал я. – Брайони нет. Брайони ушла. Брайони очень, очень далеко.

– Где? – этот мальчик был не силен в намеках.

– Я понятия не имею.

Он обвел взглядом магазин, словно я держал тебя взаперти в одной из тумбочек.

– Когда придет, знаете?

– Нет. Не знаю.

Дело в том, Брайони, что я его ненавидел. Ненавидел за высокомерие. Это мальчик смотрел, как умирает твой брат, и не пролил ни слезинки. У него было развитое тело и недоразвитый ум, и он думал, что имеет право встать рядом с тобой. Этот мальчик, наверняка никогда не слышавший ни Брамса, ни Генделя, ни Мендельсона, этот примитивный человек, мечтал о той, до которой ему еще расти и расти. Мечтал быть с тобой – девочкой, разбиравшейся в искусстве, музыке, литературе, которая могла поддержать беседу на миллион разных тем, которая могла получить любого мальчика на Земле.

Сверху послышался звук. Ты что-то уронила? Или ты услышала, что он зашел в магазин, и нарочно стала шуметь? В любом случае, эффект был достигнут.

Он поднял взгляд вверх, в сторону твоей комнаты. Я смотрел на его горло с некрасивым кадыком. Крепкая, мускулистая шея, которую, однако, можно разрезать так же легко, как кусок масла.

– Я хочу, чтобы ты ушел, – тихо сказал я ему. – Брайони здесь нет, а даже если бы и была, заверяю тебя, она не хотела бы тебя видеть.

– Что?

– Ты посмотри на себя, – сказал я, слишком измученный, чтобы следить за словами. – Посмотри на себя, посмотри же, ну? С чего ты вообще взял, что достоин моей дочери? Ты пытаешься воспользоваться ее слабостью. Ты хоть это понимаешь? Ты стоял и смотрел, как умирает ее брат, а теперь она горюет и даже не догадывается, что ты на самом деле за существо. Я благодарен тебе за то, что ты спас ее в конюшне. Конечно, благодарен. Как и любой отец был бы. Но ни на секунду не сомневайся, что я разгадал твои мотивы. Сперва спасти девушку, потом украсть ее. Таков твой план, да? Таков?

Внутри него все бушевало. Он хотел ударить меня. Я видел. Его челюсти сжались, сдерживая животный порыв.

– Нет, – сказал он. – Никакого плана. Услышал шум, и все. Я как раз бегал. Она так кричала, будто что-то случилось.

– Уходи, – сказал я. – Уходи и не возвращайся. Если тебе есть хоть какое-то дело до моей дочери, ты оставишь ее в покое.

Он глубоко вздохнул, потом едва заметно кивнул и вышел из магазина. Он шел, я смотрел на него через окно, и вокруг меня снова начала сгущаться тьма. Я закрыл глаза и стряхнул ее с себя. «Устал», – сказал я себе, – «я просто устал, это не он, это не он».

А потом я кое-что услышал. Шум с задней стороны дома. Какой-то стук. Будто камешки по стеклу.

– Хиггинс? – спросил я, но в пустых глазах кота не было ни тени понимания.

Я вышел из магазина, обошел склад и увидел Денни. Он стоял во дворе и смотрел наверх. А там была ты, скучающая Джульетта, выглядывающая из окна.

Он увидел меня. Он увидел, что я смотрю на него, а потом сбежал, унося свой паршивый сверток. Что он тебе сказал? О чем вы договорились? Конечно, ты не отвечала. Ты хранила свои тайны, как я хранил свои, но я должен был все узнать. Да, должен. Так что тем вечером, когда ты не ночевала дома, я отправился на чердак и нашел там одну очень полезную вещь.

Пластиковая радионяня за без малого пятнадцать лет лежания на чердаке почти полностью покрылась пылью. Так странно – из всех сокровищ нашего дома именно этот предмет каждый раз неизменно вызывал у меня слезы.

И вот я снова его вспомнил. Тот адский день много лет назад. Грабеж. Три пары глаз, горящих безумной яростью сквозь прорези в балаклавах. Свою эгоистичную панику, когда один из бандитов схватил ближайший к нему предмет – подсвечник Эбенайзера Кокера – и пообещал проверить мой череп на прочность, если я немедленно не расскажу, где находятся чернильницы. Это, разумеется, было невозможно.

– Где они, …?

– Я вчера их продал. Обе. Они на высоте тридцати тысяч футов над Атлантикой, летят к коллекционеру серебряных изделий в Массачусетс.

– Ах ты … брехло! – сказал другой. На нем была куртка-бомбер. Через отверстия в балаклаве виднелись бледная кожа, темные глаза и край черных усов. – Ты нас за кого, …, принимаешь?

– Он не врет, – сказала ваша мама.

Я помню, как мы с ней переглянулись в немом отчаянии. Всего пять минут назад она была с тобой и Рубеном. Она спустилась в магазин, только чтобы помочь мне подготовиться к ярмарке миниатюр.

Она была вымотана. Еле-еле успокоила Рубена. Едва успела включить радионяню, как мы оба обернулись на звук бьющегося стекла.

Я до сих пор вижу ее как живую. Длинные темные волосы собраны в свободный хвост, широкие рукава голубой рубашки подвернуты до локтей. Ваша мама была сильной и смелой. Практичная, энергичная.