Мое терпение было вознаграждено. Голодная забастовка закончилась. Я с радостью наблюдал, как в твоем рту исчезает картофельное пюре и говяжий фарш, и сам вдвойне наслаждался своей трапезой, потому что ты разделила ее со мной. Синтия позвонила еще раз, позже, когда мы доели шарлотку.

– Ты молодец, Теренс, – сказал она, укрепляя мои надежды. – Хелен бы тобой гордилась.

А после телефонного разговора я услышал доносившиеся из твоей комнаты нежные звуки виолончели, ты готовилась к Фестивалю музыки и драмы. Я прижал голову к твоей двери, закрыл глаза и утонул в божественных вступительных аккордах «Патетической сонаты» Бетховена. Мелодия любви, мелодия горя, беспомощные и полные надежды слезы души человеческой.

* * *

ЗВУЧАЛА песня о любви. Юноша на большом экране изо всех сил корчил лицо в поддельных переживаниях.

– Вот в чем проблема, – сказал я Синтии, указав на этого облезлого шансонье.

Синтия посмотрела на меня с тем самым недоумением, к которому я уже почти привык.

– В чем? В музыке? – кажется, ее ужаснуло мое утверждение.

– В той фальшивой любви, которая их окружает. В этих утрированных переживаниях. Поэтому им так трудно.

– Кому?

Широким жестом я показал на девочек, продирающихся через ряды вешалок с нарядами для привлечения противоположного пола.

– Детям, – ответил я. – Им продают любовь так, словно это еще одна обязательная в гардеробе вещь. Их непрерывно бомбят всеми этими фальшивыми чувствами. Им никуда не спрятаться. Это происходит безостановочно. Они тонут. Происходит ровно то, что предсказывал Дэвид Лоуренс.

Синтия закатила глаза.

– О да, Дэвид Герберт Лоуренс. Великий моралист. Будь добр, Теренс, просвети меня. Что же он предсказывал?

– Он говорил об этом. Не помню точно. Что-то о том, что рано или поздно люди сойдут с ума. Они перестанут чувствовать. У них будут подложные эмоции, а собственные чувства станут для них неразличимыми.

Синтия закрыла глаза и покачала головой.

– Ты хоть сам себя слышишь, Теренс?

– Это Дэвид Лоуренс, – отозвался я. – Это не я сказал.

– Нет. Это ты, Теренс. Ты.

Я увидел свое искривленное отражение в ее дурацком браслете.

– Но я знаю, что на самом деле происходит.

Я вздохнул.

– Неужели?

Снова подъем тонких бровей и умудренное выражение лица.

– Да, знаю. Тебе просто страшно. У нее день рождения. Брайони взрослеет, и ты ничего не можешь с этим поделать.

– Она превращается в другого человека, – ответил я. – Ее словно заразила вся это современная дрянь, к которой у нее всегда был иммунитет. Я хочу вернуть этот иммунитет. Это нездорово. Она начнет делать вещи, о которых потом пожалеет, когда повзрослеет, когда будет понимать, когда…

Синтия рассматривала стойку с аксессуарами, с которой свисали разнообразные ремни. На верхней части стойки в ряд стояли руки. Слепки из черного пластика, сделанные для демонстрации бижутерии. Мне преставилось, что так же души умерших тянутся в мир живых.

– Какие шикарные ремни! – воскликнула Синтия. – Надо бы купить.

– Синтия, ты вообще слуш…

Я замолк. Ты вышла из примерочной в наряде, который я могу описать разве что как «потаскушка, попавшая в ураган».

– О, отлично смотрится! – сказала Синтия. – Классно, да? Замечательно выглядишь, да, Теренс? Теренс? Теренс!

Тычок острым локтем в бок.

– Да, – сказал я. – Выше шеи.

Я увидел, как на тебя пялится какой-то парень из-за спины своей девушки. Голодный взгляд, который выстрелил в меня зарядом ужаса.

– Да не слушай ты папу, – сказала Синтия, словно бы ты могла меня послушать.

Ты снова скрылась в примерочной, чтобы вновь и вновь появляться оттуда и выслушивать мнение Синтии по поводу разных сочетаний вещей. Потаскушка в полосочку. Потаскушка в трикотаже. Потаскушка в горошек. Я сидел и по-отцовски стонал над каждым из этих нарядов. Хотя нет. Один мне даже понравился, да? Джинсы с зеленым свитером. Это сочетание меня вполне устроило, потому что оно прикрывало все, что должно быть прикрыто, и не выставляло твое тело напоказ, как свиную тушу в мясной лавке.

– О да, – сказал я. – Вот это уже ближе к делу.

Поцелуй смерти. Ты скривилась и исчезла в кабинке, и вновь выглянула в образе невесты Дракулы.

И все равно день удался.

Все было хорошо, нам помогала моя кредитка и мягкая мудрость ведьмы Синтии. Мы зашли выпить и поесть орехового хлеба в «Чайную Бетти», помнишь? Казалось, что несмотря на раздоры тебе приятно гулять со мной. Выйти в город, в общество, с собственным отцом. Про Рим мы вроде бы забыли. И даже про тот неловкий случай в поле. Мы не говорили об этом. Мы позволили Синтии вести беседу, словно шли по широкой и безмятежной тропинке, следуя правильному сценарию. Рубен же остался за кустами, хотя даже так мы ощущали его присутствие и готовность выпрыгнуть к нам в любой момент.

– Ну что, – сказала тебе Синтия, стирая длинным черным ногтем крошку с губы. – Ждешь не дождешься вечера?

И подмигнула. Да. Подмигнула. Дерзкое театральное движение веком, вычеркивающее меня из вашей реальности.

– Да, – сказала ты, коротко улыбнувшись. – Жду не дождусь.

О да. Тот вечер. Твой день рождения. Я помню его. Отчетливо помню все его омерзительные подробности. Кроме, конечно, одного недостающего звена.

Я завез тебя к Синтии, но не уехал, а припарковался повыше на бордюре. Я планировал подождать и посмотреть, кто еще приедет. Я увидел, как прибыла Имоджен, наряженная, как проститутка викторианской эпохи, но с облегчением заметил, что мальчишек она с собой не притащила.

Я уже собрался уезжать, как увидел его. Такси. Я увидел, как оно остановилось, тихо ахнул от ужаса, когда водитель посигналил, а потом из дома выбежали вы с Имоджен и, хихикая, забрались на заднее сиденье.

Не успел я понять, что произошло, а такси уже уезжало. Что мне было делать? Смысла бежать в дом и распекать Синтию я не видел. Я решил ехать за вами и следить, чтобы ничего не случилось.

Моим первым порывом было обогнать такси и заставить его остановиться. Но я помнил, каким крахом все обернулось, когда я в прошлый раз поставил тебя в неловкое положение перед друзьями. Да и что бы произошло? Ты бы наврала мне с три короба, а потом окончательно бы от меня отстранилась. Нет. Я решил следить за тобой. Я должен был получить ответы на все свои вопросы, а потом уж наказывать тебя.

Такси неслось сквозь туман. Казалось, вместе со светом из фонарей изливается какая-то инопланетная зараза. Этот свет не помогал получше разглядеть такси, уносящее мою дочь со скоростью, с которой ей не следовало бы ездить, но я продолжал погоню, не обращая внимания на ограничения скорости и собственное безрассудство, с которым я несся через желтоватую дымку.

Такси скользнуло в левый ряд и свернуло на ближайшем перекрестке. Я тоже свернул, неосторожно подъехав слишком близко. Стоило тебе повернуть голову, и ты бы увидела свет знакомых фар в тумане. К моему вящему ужасу, мы ехали в Лидс – место, которое могло бы позаботиться о моей дочери точно так же, как огонь мог бы позаботиться о мотыльке.

Меня мутило от волнения. Куда ты собралась в такое время вечером в пятницу? Туман рассеивался, и я сбавил скорость, чтобы увеличить расстояние между нашими машинами.

Вокруг творился ужас.

Есть среди нас апологеты Просвещения, которые держатся за идею Прогресса так же упорно, как трехлетка держится