за игрушку, которую у нее хотят отобрать. Мысль о том, что наш социум находится на наивысшей ступени своего развития, предельно абсурдна. Научный прогресс? Возможно. Но как насчет прогресса морального? Эстетического? Социального прогресса? Этим новоявленным Дидро стоит разок прокатиться на своих блестящих тачках в самый центр любого английского городка в пятницу вечером и посмотреть, во что превратились люди. О, какое развитие они обнаружат! Вон, смотрите, ваш Прогресс швыряет бутылку через всю улицу! А вон Прогресс являет миру темную расселину своей тыльной стороны!

Я держался позади на расстоянии в две машины, а викторианские архитектурные формы тускло отсвечивали в свете уличных фонарей и барных вывесок, растворяясь в ночи, словно ложные воспоминания.

Ваше такси нырнуло под железнодорожный мост, а там очередь из парней (я видел только парней) ждала перед дверью в стене, на которой висела табличка «РУБКА», и это слово вспыхнуло в моем горящем мозгу множеством подтекстов.

– Синтия, – пробормотал я в пустом автомобиле, – что же ты за глупая женщина.

Я припарковался рядом с зоной разгрузки пиццерии, а за мной с насмешливым любопытством наблюдал вышедший на перекур юный повар.

Мимо машины прошла группа женщин с ангельскими крылышками, самым непотребным образом демонстрирующих последствия неправильного питания. Они громко орали какую-то песню о любви, эдакий групповой призыв к спариванию, отвратительный самой природе, и посылали мне воздушные поцелуи. У одной в руках был надувной фаллос, и она помахала им мне в окно.

Я закрыл глаза, чтобы отогнать этот образ, пока их пение растворялось в автомобильном шуме. Потом сделал глубокий глоток чистого и незамаранного воздуха внутри автомобиля, а после вышел в ночь, наблюдать, как мой невинный ягненок пляшет среди волков.

У входа стоял человек с головой, похожей на огромный камень, и смотрел на меня сверху вниз.

– Не, дружище, – сказал он. – Вряд ли.

Я переспросил.

– Цивилам сюда нельзя.

Сюда – это куда? Интересно. Сюда – это в переломный момент второго акта, когда вслед за поворотом судьбы происходит быстрое погружение в бездну трагедии?

– У меня есть деньги, – сказал я. – И я более чем способен оплатить входную таксу в ваше заведение.

Каменноголовый проигнорировал мое обращение, посмотрел вперед и подвинулся влево. Это был сигнал для двух молодых дружбанов, ожидавших своей очереди, чтобы попасть внутрь. Тем временем мой неутомимый рот продолжал уговаривать эту Каменную Голову, этого Святого Петра из мира протеиновых коктейлей.

– Послушайте, вы вообще собираетесь меня впускать? Потому что должен сообщить, что уходить я не намерен.

На это он ответил очень творчески составленной фразой.

– Пошел отсюда на …, …, пока я тебе не … по роже.

Я с достоинством проглотил его слова.

– Что ж, понятно. Позвольте я вам, уважаемый, объясню. Вы недавно впустили сюда девушку, которая на три года младше, чем посетители, которым по возрасту позволено входить в ваше заведение. Я знаю это, поскольку она моя дочь. Теперь у вас, как у привратника, есть два варианта. Или вы продолжите вести себя так же оскорбительно, как сейчас, и вас ожидают серьезные последствия. Или вы меня впустите и позволите ее увести. Во втором случае мне не придется связываться с вашим работодателем или с моими близкими друзьями в Городском Совете.

Его взгляд блуждал в параллельной вселенной, где не было никаких городских советов и работодателей, зато там можно было весело колотить моей головой по бетону.

– …! – сказал он, и, тем не менее, позволил мне войти.

На «сцене» некая «группа» исполняла «песни». Я увидел грубо нарисованный плакат, сообщающий, что они называются «Клеопатры», что было странно, потому что я видел четырех Антониев и всего одну непередаваемо злобную царицу из рода Птолемеев.

Ты знала эту группу? Тебе она нравилась? Ты ради них сюда приехала?

Я словно погружался в паническую атаку. Нет, это слишком мягко сказано. Я словно погружался в чужую паническую атаку, и я не знал, в чью, и не хотел знать. Может быть, этот кто-то стоит на железнодорожной платформе после полуночи, закрывает глаза и думает, а не покончить ли со всем сразу под очередным товарным поездом. (Как-то по Радио‐4 какой-то остряк сказал, что если бы Бетховен жил сейчас, то он бы играл в рок-группе на соло-гитаре. Нет. Он бы сидел на железнодорожной платформе, дышал в бумажный пакет и молился бы, чтобы поскорее проехал поезд, с которым все кончится.)

Я выискивал тебя в толпе среди скачущих тел, нетерпеливо прорывающихся к сцене. Сама мысль о том, что ты находишься среди этих избегающих солнца потребителей опиума, наполняла меня тем же ужасом, который я испытал тогда в Риме, ощущением, будто я теряю тебя среди злых сил ночи. Отдаю тебя тьме и демонам.

Клеопатра вопила, а я прокладывал себе путь. Я обернулся к сцене и увидел, как она бьется с микрофоном, словно тот был гадюкой, готовой прокусить ее грудь и впрыснуть свой яд.

– Извините, – сказал я, но голос мой не был слышен. Музыка поглотила его. Видимо, для этого она там и звучала – поглощать голоса, чтобы общение велось на простом языке тела.

Да. Тела, тела, тела. Они заполонили все пространство. Я так их всех воспринимал. Как тела. Как еще я мог к ним относиться? Откуда в таком месте взяться личности? В таком шуме невозможно ни думать, ни общаться.

«Неужели от разума никуда не деться?» – спрашивала поэтесса.

Да, ты идешь туда, куда идет вся молодежь. В «Рубку» на исходе пятницы. Там трясутся пять сотен голов, и твоя среди них – не более, чем часть тела.

О, Брайони, не хмурься.

Не надо с таким отвращением качать головой.

Я же ничего не понимаю. Так ведь тебе кажется? Ты думаешь, я не понимаю, что такое молодость. Что тебе хочется полностью отказаться от себя и раствориться в моменте. Что ты жаждешь не мыслей, а чувств. О да, я знаю, что для тебя я всегда был таким, как сейчас. Как будто меня вызвали к жизни друиды.

Как будто я просто камень, время от времени попадающий в поле твоего зрения.

Ты никогда не смотрела мне в глаза, чтобы увидеть там длинноволосого юношу, который однажды всосал целый стакан абсента, едва дочитав до середины «Гиперион» Китса в Поэтическом клубе Общества юных реставраторов.

Наконец, я увидел тебя, наряженную в новые вещи, в компании Имоджен и всех остальных. Я прикинул возможные варианты. Пойти и вытащить тебя оттуда, и потерять твое доверие навсегда? Нет. Я подожду, а вмешаюсь только в случае необходимости. Я лучше побуду незамеченным, растворюсь в дыме и шуме, понаблюдаю со стороны.

Но как же тяжело было стоять и не терять тебя из виду, пока меня толкали и пинали. Мне наступали на ноги, шпыняли локтями в бока, выпускали мне в лицо дым всех возможных запахов.

Я видел долговязого парня, наклонившегося к твоему уху. Мистера Мертвеца. Урию Хипа. Его окружали другие ребята, лица некоторых из них я запомнил в тот день, когда следил за тобой в городе. Правда, Джорджа Уикса не было. Видимо, мама с ним побеседовала, и эта мысль принесла мне некоторое удовлетворение. Оно мгновенно испарилось, когда я заметил, как длинная костлявая рука Урии скользит вниз по твоей спине.

В этот момент кто-то пролил напиток на мою рубашку. Вылившаяся из стакана бордовая жидкость оставила на мне пятно. Я не стал обращать внимания на липкую влажную ткань и продолжал