Вы говорили о боксе. Он занимался боксом. Моя дочь с боксером. Все хуже и хуже. К счастью, ты додумалась сказать, что не понимаешь, почему ему это нравится. Я задержал дыхание, словно выдох мог меня разоблачить, и ты прошла мимо, не заметив меня. Вы шли, а следовал за вами на некотором расстоянии, видел, что он обнимает тебя, слышал ваши голоса, но не мог разобрать слов. Вы прошли через Сперриергейт и Сент-Семпсонс-сквер, а потом ты скрылась в дверях музыкальной школы.

Я вернулся в машину, пытаясь отойти от столкновения с мистером Уиксом.

Скоро ты вышла, невинное дитя с виолончелью, а я встретил тебя. Ты солгала мне, и я допустил эту ложь, зная, что если раскрою тебя, то потом встречусь с еще большей подлостью. Нет. Этого не произойдет. Рубен погиб, потому что я слишком мало знал. О тебе же я намерен знать все, вне зависимости от того, ты ли станешь источником этой информации. А что я предприму, когда узнаю все, что мне нужно? Что ж, я исправлю ошибку, которую допустил, когда погибла твоя мама. Я услышу ее просьбу. «Теренс, сделай что-нибудь».

Но в итоге я, конечно, сделал намного больше, чем намеревался.

Помню, как стоял среди ночи под дождем и не мог понять, что я делаю на улице.

Было пять минут пятого утра, и я дрожал не только от холода. Сперва я вообще не понимал, где нахожусь. Я стоял на углу каких-то безлюдных улиц. Потом я увидел знак. «Уинчелси-авеню». Теперь я узнал улицу. Раньше мы ездили к Синтии этой дорогой. Но что я здесь делал? Я что, прошел целую милю в приступе лунатизма? Я был одет, но совершенно не помнил, как одевался.

В мой живот упиралось что-то холодное, что-то торчало у меня за поясом.

Я вытащил предмет. Это был тот самый старинный капсюльный пистолет, который я купил после смерти твоей мамы. Тот самый, который всегда лежал под стойкой. Я быстро спрятал его обратно и побежал домой, выбирая улицы потише. На меня накатывал ужас, когда я думал о доме, вызвавшем у меня странные ощущения, когда мы шли к Синтии – о доме номер семнадцать.

Что я сделал? Или что сделал твой брат?

Я не знал, но этот вопрос мучил меня всю неделю. Я все ждал, когда в магазин войдет полицейский и уведет меня на допрос, но, разумеется, никто не пришел. Может, мне стоило вернуться туда, на Уинчелси-авеню, дом семнадцать, и поискать ответ на месте. Но я этого не сделал, потому что боялся снова потерять контроль над своей душой. Не хотел рисковать и переживать еще одно затмение.

Была еще более веская причина: если я что-то натворил, если мои руки совершили нечто без участия моего сознания, я не хотел выдать себя. Мной руководил не страх за себя, поверь. Я ни на йоту не боялся за себя.

Но не стань меня – кто позаботится о моей детке, кто будет оберегать ее?

Мы с Синтией с трудом передвинули ореховый туалетный столик поближе к окну.

Это была бабушкина идея. Ты же знаешь, как она относится к наружным витринам. Станет в стороне, подожмет губы и рассматривает все так придирчиво, будто ставит пьесу Чехова.

– Так вот, – сказала она мне тем утром. – Здесь не хватает динамики. Не находишь, Теренс? Как-то плоско все выглядит, разве нет?

– Не знаю, – ответил я. После выматывающей прошлой ночи, когда я оказался на Уинчелси-авеню, мне особо нечего было сказать. А кроме того, мне в последнее время казалось плоским вообще все, так что было все сложнее сравнивать одно плоское явление с другим.

– Выглядит, Теренс, выглядит. Ты перестал зарабатывать на случайных покупателях потому, что они не видят в окнах ничего интересного. Все, что видно снаружи – это огромное дубовое бюро, которое просто загораживает свет половине магазина. Серьезно, сидишь тут, как будто… как будто в…

– Пещере? – вяло предположил я.

– Да, Теренс. В пещере.

– Тогда все правильно. Это и есть моя пещера, полная всякого антикварного добра.

– Может и правильно, но дело в том, что никто не захочет купить то, чего не видит. А теперь надо бы заняться статуэтками.

Вот что она придумала. Поменять местами высокое дубовое бюро и ореховый туалетный столик, а на нем расставить динамическую композицию из статуэток. Центральным элементом должна была стать статуэтка Барриа «Природа, раскрывающаяся перед наукой». Почти порнографическая работа, которую я приобрел весьма неохотно и сделал это только по настоянию твоей бабушки. Она отметила ее в каталоге вместе со статуэткой арабской танцовщицы и написала там же «БРОСЬ СВОИ ПУРИТАНСКИЕ ПРИВЫЧКИ И НАЧНИ ЦЕНИТЬ КРАСОТУ КАК ТАКОВУЮ!!!»

Женщине, конечно, проще делать такие заявления. Если бы женщина могла взглянуть на мир мужскими глазами, она бы поняла, что красота разлагает мужчину так, как не разлагают ни наркотики, ни разнообразные учения. Переизбыток земной красоты сводит мужчину с ума, поскольку напоминает ему о том, от чего однажды придется отказаться, а мужчины как дети – не переносят, когда у них что-то забирают.

Мужчина видит красоту и хочет завладеть ею, в полном смысле слова, или же уничтожить, но никогда не хочет просто созерцать. Значит, там, где есть красота, всегда будет и насилие, для равновесия. Нам нужно оставлять свои уродливые следы на лице Земли, чтобы чувствовать себя как дома. Нам нужно видеть, как рушатся и разграбляются дворцы во время войн, точно так же, как прекрасной Римской Империи были нужны кровавые представления Колизея, и как красоте Елены нужно было вылиться в Троянскую войну.

Я не представлял, какой толк будет из чувственной бронзовой Природы, вечно снимающей свои одежды ради удовольствия Науки, но я знал, что у Синтии на такие вещи глаз наметан.

Этот ее наметанный глаз также решил, что пышной Природе должны составить компанию еще две обнаженных натуры, пусть и несколько более скромных, и купаться они будут в свете позолоченного узорчатого подсвечника. За ними в качестве тематического задника должно стоять старинное блюдо с изображенными на нем Адамом и Евой возле Древа познания. Напротив столика расположатся шкаф атласного дерева и причудливые напольные часы в стиле ар-деко, что будет наводить на мысли о будуаре.

Я упрашивал включить в композицию и одетую фигурку, девушку с тамбурином, но Синтия настояла, чтобы та оставалась на своей полке над стойкой. У меня не было сил спорить, так же как и таскать шкафчики от туалетного столика к окну. И тем не менее, мы провозились все утро и уже протащили их через половину магазина, как Синтия вдруг вскрикнула от резкой боли.

– Синтия? Что с тобой?

Она согнулась и застонала.

– Все нормально, – сказала она, держась за бок. – Ничего. Уже не первую неделю донимает.

Она снова попыталась взяться за шкафчик, который я толкал, но почти сразу же отпустила.

– Ох, бестолковая женщина, – выругалась она в свой адрес. – Что ж такое-то?

Конечно, дело было в грыже, но в ближайшие пару дней она не собиралась бежать к врачу.

– Я справлюсь, – сказал я, задвигая шкафчик под стол и чуть не уронив далтонскую вазу.

И ровно в тот момент, когда мы поставили вазу на столешницу красного дерева, дверь открылась и в магазин вошла миссис Уикс. Такое ощущение, что прошло несколько лет