человек пятьсот, из них слева было большинство, а справа – лишь небольшая кучка. Не могли же на смерть отправить почти всех, значит, только тех, что справа, – так я еще рассуждала тогда. И думала: господи, почему не тогда, с матерью, зачем нужно было мне пережить весь этот лагерный ужас? Пока я сходила с ума, очередная, которую Таубе отправил к нам, стала радоваться. Она мне и объяснила, что на тех, справа, нет живого места от гнойников, а у нас крепкие ноги, сравнительно чистая кожа. Я смотрела на других и не видела отличий, о которых мне сказала эта девушка, – такие же лысые, худые, испуганные. «Новенькая. Через месяц научишься отличать. Перед селекцией всегда щеки щипай, чтоб покраснели, губы кусай, чтоб припухли и цветом налились…» Так я познакомилась с Зофкой.

Толпу женщин, которых Таубе отправил налево, погнали в двадцать пятый, ты знаешь, это блок для смертниц за проволокой. Мы же подхватили свою одежду и кинулись по баракам. Чтоб ни одной лишней секунды не задержаться в присутствии Таубе. Ночью мы слышали, как те женщины, одуревшие от страха, бились о стены барака смерти. Они не плакали – они выли… Потому что они знали, что им предстоит быть удушенными газом. Они были лишены даже той милости, которую тут даруют прибывшим, – неведения до последней секунды. Когда утром мы вышли на поверку, в блоке было уже тихо: ночью приехали грузовики и увезли всех в крематорий.

Простыня съехала с плеч Бекки, но она не замечала. Я боялся, что ее продует, и снова укрыл. Но ткань была влажная. Я сходил в спальню, принес одеяло и накинул на нее вместо простыни. Бекки молча ждала, когда я закончу.

– Это все был карантин, – продолжила она. – После карантина нас начали распределять по рабочим командам. Я к тому времени уже сдружилась с Зофкой, мы старались держаться вместе, надеялись, что попадем в одну команду. Но ее присмотрела капо из Райско[26] – великая удача: мы уже знали, что там работали в теплицах. Вот что такое лагерное счастье… Потом говорили, что будут набирать в картофельную команду, а это уж совсем запредельное счастье! Да, конечно, все знали, что они там будут чистить тупыми оловянными ножами горы старой вялой картошки, сотрут руки до мяса так, что в чаны с водой уже будет капать кровь. Но на кухне! Не только под крышей, но и в тепле! Я тоже надеялась… А потом меня отправили в рабочую команду в Биркенау. Тогда я впервые обругала себя за надежду.

Я помню свою первую минуту там. О, это было страшно. Меня втолкнули в жилой барак. Помню, когда глаза привыкли к полумраку, я начала различать эти бесчисленные соты, полные нечистот. Сотни нар, пустых и покрытых прелой соломой. Ты смотришь, и твой взгляд утягивает вглубь, в самое нутро этого ада, туда, где нормальному человеку и вздохнуть нельзя. А там они, которые проводят на этих нарах ночь за ночью. Но они уже и не люди – существа, дышащие от пайки до пайки. Мне надо было где-то устроиться, я посмотрела, что творится на нижних нарах, и решила, что лучше умру, чем лягу туда. Тогда я попыталась взобраться на второй этаж, но оттуда на меня зарычали страшные создания: лысые грязные уроды с черными заостренными осколками вместо зубов. Они стали бить меня котелками по рукам, пока я не отпустила доски. Я посмотрела на них еще раз и тут, к своему ужасу, поняла: это бывшие люди, которые вошли в этот барак такими же, как и я. И скоро я стану одной из них. И видимо, тоже буду в животном ужасе бить новенькую, чтобы она не влезла, не отобрала драгоценные сантиметры. Будто эта новенькая пришла в барак по своей воле…

Уже через десять дней у меня пропала всякая нужда в чистоте. Я костенела в своей грязной корке, опускаясь все ниже и ниже. Перестала понимать, для чего здесь чистое лицо, руки, шея. А потом как-то раз увидела «мусульманку»[27]. Видел их? Руки-ноги совсем тонкие, суставы торчат так, что, кажется, сейчас прорвут кожу, а кожа иссохшая, как пергамент… И вздутые животы всех цветов: серые, желтые, посиневшие, бледные, почти прозрачные. У таких живот трогаешь, а ощущаешь позвоночник. Я боюсь их. Они как привидения, застывшие между двух миров. Уже не принадлежат миру живых, но еще не попали в царство мертвых. Как будто не люди, а труха – дунь на такую, она разлетится пеплом еще до печи. И вот это была одна из них. Она смотрела перед собой пустым взглядом. Потом еще одну – на закате они выползали погреться на солнце. У всех были лица без какого-либо намека на мысль и стремления.

У всех тут стираются все грани национального, социального, возраста, даже пола. Кто-то сочится от барака к бараку, и не знаешь, это мужчина, женщина, старик, молодой, вор, банкир, учитель… Кем оно было в прошлой жизни, которой больше не существует?.. А эти, «мусульмане», отупевшие, опустошенные, и вовсе как один, размноженный тысячу раз. И каждая следующая копия бледнее, как будто краски остается все меньше и меньше. Они даже не дышат, а урывками воруют воздух, воздух ведь теперь тоже собственность великого рейха. Живые трупы, люди-веревки, вместо глаз пустота. За мыслью о еде они забыли самое себя. Я долго разглядывала ту свою первую «мусульманку». Неужели это тоже человек? Что должно произойти, чтобы я стала такой же? И сколько на это уйдет времени? Оказалось, чуть больше месяца. У иных и того меньше. Видишь ли, сложно протянуть на брюквенном супе, а он иногда прокисает настолько, что уже бродить начинает. И еще пайка хлеба, в котором от хлеба-то почти ничего, одни каштаны да опилки. И при этом работать как пахотный бык. Но дело не только в еде. Я тогда явственно поняла, что если не начну делать то, что положено делать человеку, то и сама окажусь на дне. Ад поглотит и уничтожит последние зачатки жизни. И я пошла в умывальню. Вода мутная, застойная, но я начала тереть лицо, натирать шею до красноты. Глубоко въевшуюся грязь без мыла и мочалки одной холодной водой, конечно, не смоешь, но даже сам этот ритуал вернул меня к какому-то подобию цивилизованного существования. Еще на шаг отдалило от возврата к первобытному, одичалому. Понимаешь, я делала это не ради красоты лица, но ради сохранения человеческих повадок. Иначе здравствуй, стадо, еще дышащее, но уже помазанное в жертвенные агнцы своими же нечистотами. Да, дизентерия у каждого третьего. Халаты, штаны свисают сзади, измазанные непросыхающими