После того самого совещания у командира роты прошло 4 дня. Мы жили обычной жизнью. Каждый день был наполнен занятиями, службой, продолжалось создание необходимых условий для жизни и быта, наведение порядка на закрепленной территории. А кроме того, – беспрерывные инженерные работы.

У нас создалось впечатление, что мы прибыли в Назрань исключительно для того, чтобы заниматься строительством фортификационных сооружений. Но тогда сам по себе напрашивался вопрос: почему вместо нас сюда не прислали инженерные подразделения?

Под видом подготовки к большим маневрам Красной Армии нами были проведены инженерное оборудование местности, ремонт дорог, которым мы были заняты и день, и ночь и многое другое.

Как нам объяснило командование батальона, все это делалось с единственной целью – в случае необходимости своевременно обеспечить бесперебойную переброску сил и средств, доставку на Кавказ необходимого военного имущества.

Ночные тактические учения проводились с целью координации и оттачивания действий всех подразделений в любых ситуациях.

Занятия до такой степени выматывали наши силы, что к исходу дня мы не чувствовали под собой ног. Тело наливалось свинцовой усталостью, хотелось поскорее добраться до кровати, упасть на нее и провалиться в бездну сна, чтобы отключиться от всего, что окружало нас днем.

В первые дни нам даже нравился такой напряженный ритм армейской жизни, поскольку ежедневные занятия, инженерные работы и служба давали возможность отвлечься от излишней регламентации военной жизни, которая нам порядком надоела.

Но наши отцы-командиры не только не давали нам послаблений в вопросах поддержания воинского порядка, а наоборот, усилили свою требовательность к нам.

Особенно зорко они следили за соблюдением нами формы одежды, распорядка дня. Помнится, на построении нам даже был зачитан специальный приказ командира батальона.

Начальник штаба так объяснил причину его появления:

– В последнее время наблюдаются случаи неряшливого ношения формы одежды военнослужащими подразделений батальона. Отдельные из них ходят по улицам в грязных фуфайках, в однобортных шинелях без ремней. А есть и такие, кто и вовсе не выполняет требований приказа Наркома Обороны №17531 по поводу отдания воинской чести старшим по званию. Объясняют они это просто: «не видел», «не заметил».

Приказная часть приказа командира батальона была строгой и конкретной: «…Провести среди личного состава разъяснительную работу по приказу НКО №175 и изжитию терминов „Не видел“, „Не заметил“, навести порядок с ношением формы одежды, отданием воинской чести».

И далее предписывалось провести занятия по изучению требований уставов, строевые занятия, инструктажи, совещания, собрания и т. д.

Офицеры штаба стали настолько частыми гостями в подразделениях, что через месяц они уже знали о каждом из нас буквально все: откуда родом, состав семьи, чем занимались до армии, наши сильные и слабые стороны в службе и учебе.

Наши командиры постоянно внушали нам, что «там, где выше уровень дисциплины, там и результаты боевой подготовки и службы лучше». Следуя рекомендациям и назиданиям командиров, мы не жалели сил для достижения поставленных целей. Наши опорные пункты были подготовлены так, что любой противник, каким бы он ни был, неминуемо будет остановлен на этих рубежах.

Занимаясь своими делами, мы ощущали помощь и поддержку местного населения, которое еще не догадывалось об истинных целях нашего здесь пребывания.

Видя наше упорство и старание, с которым мы рыли землю, насыпали дороги, обустраивали опорные пункты, сельчане топили для нас бани, приносили прямо на места работ продукты, табак, теплые вещи, связанные своими руками. Поистине кавказское гостеприимство не знает границ!

Но любые попытки с нашей стороны наладить контакты с местными жителями строго пресекались командованием. Это встречало у нас полное непонимание и обиду. Видя, как мы стыдливо отворачивали глаза, не поддерживали разговоры с аборигенами этих мест, они не понимали в чем дело, обижались на нашу неучтивость, думая, что причина этого крылась прежде всего в недостаточном внимании местных людей к нам, солдатам.

А мы в свою очередь не имели права объяснить им всей правды, хотя в душе сознавали, что чисто по-человечески нельзя отвечать черной неблагодарностью и невниманием на их радушный прием, доброту.

У командования батальона на это были свои причины. Оно сознавало, что установление тесных отношений может потом отрицательно сказаться на выполнении предстоящей операции. Потому впоследствии и были предприняты меры по пресечению подобных фактов.

По инициативе командования и партийной организации было проведено комсомольское собрание с повесткой дня: «О повышении революционно политической бдительности и сохранении военной тайны». Решение его было категоричным: «Всячески пресекать неделовые связи с местным населением, строго хранить военную тайну, не допускать разглашения истинных целей предстоящей операции».

Незадолго до ее начала произошло памятное событие – Володя Воронин был принят в члены партии. Парторги батальона и пулеметной роты, выступившие на собрании, дали очень лестную характеристику моему другу, что было и для него, и для меня очень приятно.

Действительно, Володя пользовался заслуженным авторитетом и уважением не только в нашей минометной роте, но и во всем батальоне. Воронина знали многие, так как он являлся членом бюро батальонной комсомольской организации, проводил большую работу, часто бывал в других подразделениях, встречался с комсомольцами, с каждым из них находил общий язык. Словом, Володя был душой всего батальона.

…В 02:00 по местному времени 23 февраля 1944 года батальон подняли по тревоге. Мы думали, что в честь 23-ей годовщины Красной Армии командование решило проверить нашу боеготовность. Но все оказалось гораздо сложнее, чем мы думали.

По радио было передано кодовое слово «Пантера». Началась операция по депортации, которая сопровождалась немногочисленными попытками бегства в горы или неподчинением со стороны местного населения.

На построении командир батальона зачитал приказ Наркома НКВД о проведении широкомасштабной операции по выселению народов чечено- ингушской национальности.

Нашему батальону предстояло действовать в г. Назрань и селе Алтиево.

«С 2-х ночи 23 февраля населенные пункты были оцеплены, в определенных заранее местах поставлены засады и дозоры. На рассвете мужчин созвали на сходы, где было объявлено решение о депортации. В горных районах, сходы не созывали, в силу большой разбросанности поселений. Каждая оперативная группа, состоящая из одного оперработника и двух бойцов войск НКВД, должна была произвести выселение четырех семей. Технология действий опергрупп была следующей. По прибытии в дом выселяемых производился обыск, в ходе которого изымалось огнестрельное и холодное оружие, валюта, антисоветская литература. Главе семьи предлагалось выдать участников созданных немцами отрядов и лиц, помогавших фашистам. Здесь же объявлялась причина выселения: «В период немецко-фашистского наступления на Северный Кавказ чеченцы и ингуши в тылу Красной Армии проявили себя антисоветски, создавали бандитские группы, убивали бойцов Красной Армии и честных советских граждан, укрывали немецких парашютистов». Затем имущество и люди – в первую очередь женщины с грудными детьми – грузились на транспортные средства и под охраной направлялись к месту сбора. С собой разрешалось брать продовольствие, мелкий бытовой и сельскохозяйственный инвентарь из расчета 100 кг. на каждого человека, но не более полутонны на семью. Деньги и бытовые драгоценности изъятию не подлежали. На каждую семью составлялось по два экземпляра учетных карточек, где отмечались все, в том числе и отсутствующие, домочадцы, обнаруженные и изъятые при обыске вещи. На сельскохозяйственное оборудование, фураж, крупный рогатый скот выдавалась квитанция для восстановления хозяйства по новому месту жительства. Оставшееся движимое и недвижимое имущество переписывалось представителями приемной комиссии. Все подозрительные лица подвергались аресту. В случае сопротивления или попыток к бегству виновные расстреливались на месте без каких-либо окриков и предупредительных выстрелов32.

Не хочется вспоминать о том, как мы заходили в дома людей, которые подлежали депортации, видеть жалобные лица матерей, детей. В их глазах стояли слезы отчаяния и тревоги за свое будущее и будущее своих детей.

Покидая дома, мы нередко слышали у себя за спиной проклятия в свой адрес.

Помнится, зашли в один из домов. За столом сидел мужчина лет пятидесяти. Двое бойцов остались стоять у двери, держа оружие наготове. Оперуполномоченный НКВД спросил фамилию хозяина, чтобы удостовериться