вид ему было лет двадцать шесть – двадцать семь – отлетел к противоположной стене. Он был одет в черное, на руках – по массивному серебряному браслету. Парень прижал пальцы к носу, и между ними засочилась кровь. Я остановился, но не для того, чтобы пожалеть его, а чтобы оттащить в соседнюю комнату. Там я двинул ему кулаком в живот, а потом добавил прямо в разбитый нос. Он взвыл. Мы с Жаки не проронили ни слова. Мы оба знали правила игры. Наше молчание действовало страшнее любых угроз. Я бил его, не задавая ни одного вопроса, и это лишало его остатков самообладания. Я дал ему сползти по стене и огляделся. Жаки был прав. Не каждая вещь такова, какой кажется снаружи. Внутри был небольшой Тадж-Махал. Новенькая аудиосистема, телевизор с плоским экраном, кожаные диваны, мраморный столик с несколькими пепельницами. Я готов был поклясться, что ни одна из этих вещей не куплена в магазине, но меня это мало интересовало. Через некоторое время он снова мог дышать.

– Чего вам надо?

Я засветил ему ногой в пах, а когда он согнулся, ударил локтем в голову. Он упал. Над виском у него алела ссадина.

– Не увлекайся, – тихонько прошептал Жаки.

Я поднял парня и большим пальцем надавил ему на глазное яблоко. Он снова закричал.

– Заткнись, – сказал я.

Он послушно умолк, почти счастливый, что я наконец-то открыл рот.

– Когда должна прийти Патрисия?

– Примерно через полчаса.

– Какой у нее пароль?

– Какой пароль?

Я переступил с ноги на ногу и саданул ему локтем в горло. Он посинел, снова рухнул на пол и стал кататься в бессильной попытке сделать вдох.

Я дал ему поваляться с минуту и снова поднял.

– Какой у нее пароль?

– Два стука с ее стороны, три с моей, и еще один с ее.

– Хороший мальчик.

Я отвел его в туалет и с помощью рукоятки FN отправил в глубокий сон, как минимум часа на два. Мы сели и стали ждать. Жаки нашел два стакана и сварил нам очень крепкий черный кофе. Я увидел на столе листок бумаги и нарисовал на нем девушку с огромными, почти во все лицо, глазами. Я рассмотрел рисунок. Он мне чем-то не понравился. Я пририсовал еще одну девушку, поменьше, но и у этой глаза норовили выскочить за пределы листа.

Два стука. Я подошел к двери и ответил тремя стуками. Она постучала еще раз, я немножко погремел дверной цепочкой, открыл дверь и затащил ее внутрь. Кажется, Жаки тихонько присвистнул, но я не уверен. Она выглядела гораздо хуже, чем при нашей первой встрече. Под глазами – черные круги, на подбородке – полоска слюны. Пустой взгляд. Похоже, она меня не узнала. Ломка делает с людьми странные штуки.

– Где Марк?

– Вышел.

– Что значит – вышел? Мы же договаривались.

Жаки вежливо кашлянул. Мы оба повернулись к нему. В руках он держал маленький пакетик. Бог знает, когда он успел его найти.

– Это то, что тебе нужно?

– Дай!

Жаки улыбнулся.

– Скажи ему! – обратилась она ко мне.

– Сама скажи.

– Что я ему скажу?

– Жаки, смой это в унитаз.

– Нет! – Она попыталась изобразить соблазнительную улыбку, больше напоминающую оскал. – Мы можем стать друзьями. Все втроем.

– Не можем. Кто тебя ко мне подослал?

– Один человек.

Жаки встал и направился к туалету.

– Подожди! – Она прерывисто дышала, не сводя неестественно широко распахнутых глаз с пакетика, который покачивался в руке Жаки. – Это был один мужчина. Религиозный.

– Как его звали?

– Я не помню. Нет, подожди. Шимон. Да, Шимон.

– Рыжий, худощавый, рост примерно метр семьдесят пять, редкая борода, карие глаза?

– Да. Вроде так.

– Откуда ты его знаешь?

Впервые в ней прорезалось что-то похожее на ту уверенность, которую излучала приходившая ко мне женщина.

– Да ладно тебе. Половина ешивы – мои клиенты. Ты же знаешь, как у них заведено. До свадьбы нельзя. Но Патрисия – блудница, с ней можно. Вот они и ходят. И хорошо платят.

– И что он сказал тебе делать?

– То, что я и сделала. Пойти к тебе. Представиться женой Таля и попросить, чтобы ты проследил за ним.

– Он объяснил тебе зачем?

– Он сказал, что скоро должен жениться на какой-то религиозной девушке и подозревает, что у нее роман с Талем. Объяснил, что если он сам пойдет к тебе, то в ешиве могут об этом узнать и рабби воспримет это как оскорбление.

– Почему ты не рассказала мне об этом, когда стало ясно, что произошло ограбление?

– Я не могла. В «Капульски» он сидел прямо за тобой. Кроме того, он обещал удвоить мне плату, если я ничего тебе не скажу.

Я тихо выругался. Мне и в голову не пришло, что кто-то мог подслушать нашу беседу в «Капульски». Она смотрела на меня взглядом, в котором смешались мольба и страх.

– Теперь я могу получить свою дозу?

– Да. Пойдем, Жаки.

Он бросил ей пакетик, попрощался: «Пока, милочка», но она уже вытаскивала из сумки шприц, жгут, ложку и свечу и не слышала ничего.

Когда мы вышли, Жаки спросил:

– Вроде все прошло хорошо?

В ответ я пробурчал нечто нечленораздельное. На мой взгляд, все прошло слишком хорошо. Я не верю в чудеса. Уже занималось утро. Жаки выглядел абсолютно бодрым.

– Судья говорил, что за помощь полагается плата, – сказал я.

– Всему свое время, господин бывший полицейский, всему свое время. Поехали, съедим что-нибудь.

Я включил радио. Там передавали ту же песню Отиса Реддинга, которую я слушал, когда нашел Рели. Может быть, в жизни все-таки есть место случайностям. У меня оставалось семьдесят два часа.

7

Яффа уже понемногу просыпалась, когда мы вернулись на площадь Полиции. Возле маленьких пекарен на перевернутых ящиках группками сидели арабские рабочие и пили свой утренний кофе. Некоторые шумно и с искренней сердечностью приветствовали Жаки. Мы зашли в маленький ресторанчик, один из тех, что теснятся друг к дружке вдоль всего спуска из Старого Города. Я попросил для аппетита рюмку узо. Жаки сказал что-то на арабском, и вместо узо мне принесли двойной эспрессо. Я проворчал: «Ты мне не мамочка», но спорить не стал. Два молодых официанта с покрасневшими глазами принялись расставлять на столе тарелки салатов. Я вдруг понял, насколько проголодался. Жаки к еде не притронулся. Он выкурил подряд пять сигарет, глядя, как я наворачиваю. К концу трапезы, когда я решил всерьез заняться пахлавой, он стукнул меня под столом ногой. Я поднял на него рассерженный взгляд, и он глазами показал мне, чтобы я повернулся.