С крыши капает. Мы с Юлией щуримся: солнце светит так ярко, что от снежной белизны слепит глаза.

– Что случилось? Что сказала Инга-Лилл? – спрашивает Юлия, как и я, глядя перед собой.

Солнце светит нещадно, и я отвожу взгляд и сглатываю слюну. Сомневаюсь, стоит ли рассказывать про детского психолога.

– Ты же знаешь, я мало сплю. По ночам просыпаюсь.

– Я думала, что ты шутишь.

– Нет. Я не сплю до десяти минут второго. Каждую ночь.

Юлия кивает.

– А недавно мне пришлось прочесть книгу о Златане Ибрагимовиче. А ведь вместо того чтобы читать по ночам, я могла бы спать.

Я пытаюсь изобразить смех, но Юлии не смешно.

– Хватит, – говорит она.

– Что?

– Всё тебе шуточки. Я за тебя беспокоюсь. Я думала, ты умрешь. Правда.

– Никакие не шуточки.

– Нет, шуточки. Ты ведешь себя несерьезно.

Дальше мы идем молча. Мама уже села в машину и завела ее. Она всё еще разговаривает по телефону, и вид у нее сердитый. Она ругает папу. Теперь они будут ссориться, кто из них виноват, что их дочь – псих.

– Ты постоянно говоришь о смерти, но потом всё время отшучиваешься.

– А что?

– Не представляю, что я буду делать без тебя, Майя. Я правда думала, что ты умираешь. И шутки тут неуместны.

Юлия смотрит мне в глаза, и на этот раз я не в силах отвести взгляд.

– Что случилось?

– Паническая атака.

Я стискиваю зубы, чтобы не сказать лишнего – о себе и измотанных тетках из «Коопа». Не собираюсь шутить. Просто так получается. Такая уж у меня натура.

– Было такое ощущение, что я сейчас умру. Мне еще никогда не было так страшно.

В животе у меня защекотало.

– Хватит уже говорить, что все мы умрем. Ты себя пугаешь. Ты сама этого не понимаешь, но всё так и есть.

Мама машет нам, и мы идем к машине. Садимся на заднее сиденье. Мама поворачивает в тайский квартал и спрашивает, что нам купить, прежде чем зайти в ресторанчик.

– Моя бабушка ходила сюда в школу. Здесь была школа. Школа Нурьмалм, – говорит Юлия.

Мы смотрим на двухэтажное здание телекомпании. Теперь в нем находятся отель и тайский ресторан.

– Кируна постоянно меняется. Так было всегда. В этом нет ничего страшного.

Юлия говорит так, будто ей сто лет. На моих глазах она превратилась в умудренную жизнью старушку, которая успокаивает свою психбольную подругу.

– Я больше не хочу посещать встречи книжного клуба. Альбин меня ненавидит.

– Неправда.

Мне хочется что-нибудь съязвить, но я не решаюсь.

– Он теперь в числе многочисленных врагов, – всё-таки говорю я, глядя на подругу. Кажется, мои слова прозвучали чересчур саркастично.

– Обещай, что поспишь ночью. Не ставь будильник.

Я молча киваю. У меня в голове только одна мысль. А что, если родители запретят мне ставить будильник?

24

Когда Юлия ушла домой, я легла на диван в гостиной и укрылась зеленым шерстяным пледом. Я слышала, как родители разговаривают на повышенных тонах. Папа говорил чуть громче, потому что говорил на меянкиели. Он думает, что я не понимаю меянкиели, но это не так. Я выхватываю отдельные слова и пытаюсь связать их в одно целое. Я не сплю. Сна ни в одном глазу. Вот больная! Боль-на-я. Молли уже спит, а я не знаю, как мне пережить эту ночь. Я ни разу не ночевала с родителями, с самого детства. Всегда засыпала в своей постели. Может, поэтому я никогда не увлекалась командным спортом. От одной мысли ночевать в спальном мешке в одной комнате с двумя другими людьми меня бросает в дрожь. Я уже выросла, и мне неловко от одной мысли, что рядом со мной лежит мама. Ни папа, ни мама еще даже меня не обняли. Они не знают, как себя вести. Голоса на кухне становятся всё громче. Родители бросают в адрес друг друга обвинения. Я им ничего не рассказывала о сумке под кроватью. Я надеваю наушники и смотрю свое первое видео. «Может, это кино, – думаю я. – И никакой я не псих». Видео короткое. Оно длится всего две минуты. Я уже смотрела его несколько месяцев назад. На записи я говорю, что тот, кто нашел телефон с этим видео, вероятно, пережил крупнейший обвал грунта. Торжественным голосом я рассказываю о нашей семье. Или о том, какой была наша семья. В гостиную заходят мама с папой. Папа садится в кресло справа от меня, а мама присаживается на его подлокотнике. Они всегда так садятся. Они же одна команда. Двое против одного. Хотя они в этом и не признаются.

Я снимаю наушники и жду.

– Расскажи нам, Майя. Почему ты не спишь?

Папа проводит рукой по подбородку.

– Не знаю.

– Но ты ведь должна знать. Тебе не спится? Или ты просыпаешься, а потом не можешь заснуть?

– Тебе нужно перестать снимать свои видео, – говорит мама.

Я хлопаю глазами и качаю головой.

– Я снимаю кино, – отвечаю я.

– Хватит.

– Видео тут ни при чём.

– Так в чём же тогда дело? – спрашивает папа.

Мне невыносимо видеть его печальные глаза.

– Я просыпаюсь ночью и больше не могу заснуть, – бубню я.

– Хочешь, буди нас! Мы можем посидеть рядом с тобой, пока ты не уснешь, – произносит мама молящим голосом. – Я же вижу, как ты устала. Почему ты молчала?

– Но я отсыпалась после обеда. После школы, два часа, – вру я.

На лицах родителей читается облегчение.

– Ну а ночью? Что мы можем сделать для тебя? Я могу спать на матрасе рядом с тобой, – предлагает мама.

– Не надо!

Родители смотрят на меня в недоумении, и я пытаюсь сгладить впечатление от моего скоропалительного ответа.

– Мне по-прежнему лучше спать одной. Но если что, я вас позову. Обещаю.

Папа наклоняется вперед.

– Шахта не обрушится. Этого не произойдет. Обещаю. Думаешь, я спускался бы каждый день под землю, если бы был риск для жизни?

Я качаю головой. Хотя на самом деле мне хочется кивнуть.

– Настанет время – мы переедем. Еще до того, как начнут сносить дома, мы переедем в район Егерь, – продолжает он.

– Думаешь, мы с папой стали бы подвергать тебя с Молли опасности? – спрашивает мама.

Я снова качаю головой. Мы молчим, и я радуюсь, что тишину заполняет звук телевизора. Я не ощущаю себя психом. Неужели я правда псих?

– Думаю, тебе лучше начать укладываться в девять. Даже если ты проснешься ночью, то по крайней мере до этого поспишь несколько