Шрифт:
Закладка:
– Но мне интересно, что случится, когда снесут первый район города? Провалится ли грунт и не уйдут ли под землю другие районы? А что, если LKAB врет насчет опасности? Что, если мы умрем? – шепчу я в телефон, озираясь, дабы убедиться, что мне ничто не угрожает.
Когда я слышу голоса и звук шагов по мраморному полу, я хватаю сумку и спешу к выходу. Когда я прохожу мимо парковки, на здании муниципалитета бьют часы. Я поворачиваюсь и делаю кадр. Эти самые часы переедут в центр новой Кируны – хоть это немного утешает!
Ревут машины. У каменной стены – входа в парк Грувстад – помещены таблички на пяти языках. В Кируне говорят на четырех: шведском, финском, саамском и меянкиели.
«Tervetuloa Gruvstadsparkenhiin» – «Добро пожаловать в парк Грувстад». Мне пришлось прочесть табличку на шведском, чтобы понять надпись.
Парк называют мобильным оазисом между шахтой и жилой частью. Жилым кварталам, к которым подходит шахта, грозит снос, а парк только расширяется. Я вспоминаю слова бабушки, которая считает меянкиели неправильным языком. Табличка в этом парке доказывает обратное.
Справа от парка когда-то была дорога, ведущая к шахте, но теперь мост разрушен, и дорога ведет в тупик. Далеко впереди – огромная дыра, и террикон подходит почти вплотную к зданию администрации LKAB, рядом с которым расположен вход в шахту. Перед зданием муниципалитета стоят красочные домики. Такое ощущение, что до сноса им осталось недолго. Я вздрагиваю: как можно в них жить?
Делаю несколько осторожных шагов по старой дороге. Под ногами скрипит снег. От яркого солнца и белого снега слепит глаза. Я фотографирую свои ноги – как я иду по дороге.
– Скоро я здесь уже не смогу пройти. Как раз там, где я сейчас иду, будет огромная дыра. Ничто.
Я поворачиваюсь и снимаю здание муниципалитета, автобусную станцию, церковь, старое кладбище, где, как говорят, живут призраки, и стоящие в ряд желтые домики. В одном из них точно обитает призрак.
– Всего этого скоро не станет. Не могу представить себе огромное ничто вместо всего этого.
Я поворачиваю объектив камеры на себя, чтобы снять себя на фоне шахты. Большие плотные облака пыли поднимаются в воздух над расположенными рядом с шахтой цехами – дробильно-сортировочным, обогатительным и производственно-аналитическим. На улице достаточно холодно, чтобы эти облака, смерзшись, приняли форму грибов.
– Не понимаю, почему вы не понимаете. Иногда у меня такое чувство, что я одна в целом мире пытаюсь что-то понять. Кируна исчезает. Мы исчезаем. На самом деле. Как раньше уже не будет. Нельзя переехать и думать, что ничего не изменится.
Вдруг рядом рычит машина, и я отскакиваю в сторону. Автомобиль резко тормозит и останавливается рядом со мной. За рулем сидит папа. Я узнаю нашу новенькую, сверкающую на солнце черную «ауди». Убираю телефон в карман джинсов и подхожу к капоту. Ездя на снегоходе, папа уже успел загореть, так что вокруг глаз у него белые круги от снегоходных очков.
– Что ты здесь делаешь?
Его голос не сердитый, не недоверчивый, как у мамы, но, посмотрев ему в глаза, я замечаю, что он напряжен.
– Я немного снимала видео. А ты что здесь делаешь?
– Покупал новые запчасти для снегохода.
У папы недельный отпуск. Потому-то он и работает в шахте. Из-за недельного отпуска. Каждая третья неделя у папы выходная. Поэтому весной у многих шахтеров полно времени, чтобы ездить на снегоходе. На озере, том, что недалеко от Люоссаярви, рычат двигатели снегоходов. Когда-то это озеро было большим и красивым, и у его берега купались жители Кируны.
А затем юг побережья заняла LKAB, чтобы обеспечить себе доступ к морю.
– Ты уже закончила снимать видео? Пойдем домой? Кстати, во сколько ты сегодня освободилась?
Папа никогда не знает моего расписания.
– Я пока останусь. Хочу поснимать еще немного.
– Хорошо. А для чего тебе все эти видео?
– Не знаю.
Папа включает радио погромче, чтобы послушать новости. Он не пропускает ни одного выпуска новостей. Я открываю заднюю дверь машины.
– Я оставлю сумку тут, – говорю я. – Увидимся позже.
Папа нажимает на газ, так что из-под колес летит снег, и улыбается. Я уже знаю: он резко затормозит перед нашим домом. Папу не переделаешь.
Мне удается узнать, где именно живет Альбин. Я говорю себе: я просто хочу запечатлеть на видео то, что исчезнет, и так совпало, что в одном из домов на улице Сколагатан живет Альбин. Я пробегаю мимо желтых домиков, за которыми рядами стоят частные дома. Альбин живет в третьем, на пути к колледжу. Я молча снимаю дом на видео, а когда подхожу ближе, прячу телефон, ведь дома, возможно, кто-то есть. Но свет в окнах не горит, в доме тихо. Во дворе стоит красная «вольво», на заднем стекле которой наклейка хоккейного клуба Кируны – IF. В соседнем доме открывается дверь, и я подпрыгиваю на месте от неожиданности. Постоянно оглядываясь, пускаюсь в обратный путь. Альбин по-прежнему здоровается со мной в школьном коридоре, и мне хочется упасть перед ним на пол и закричать: «Прости, прости, прости!» Вид у него такой мрачный, что я помалкиваю.
Скоро я буду в «Гриле Анни», где делают лучшие гамбургеры в городе. Маме с папой нравится «Эмпис» рядом с «Феррумом». Он там стоит уже сто лет. Но я предпочитаю «Анни». Скоро «Анни» снесут. Как и «Консум». Я останавливаюсь у магазинчика, где торгуют грилем. Странно: никогда не задумываешься, как выглядит дом, пока хорошенько его не рассмотришь. Все дома, которые пойдут под снос, вдруг приобретают особое значение. В магазинчике, торгующем грилем, полно народу. Но терраса с видом на угадайте что замечательная. Прошлым летом мы с Юлией любили там посидеть и перекусить. Тогда на протяжении нескольких недель стояла жара. Я даже загорела. Сегодня Юлия у своего отца. Он забрал ее сегодня сразу после занятий. Лулео мы больше не обсуждаем. Мы с ней умеем забывать о неприятном. Я бывала дома у Юлии достаточно часто, чтобы не переваривать Каролу. Она говорит, что она теперь каждый день «сияет как начищенный пятак». Прежде с ней такого не случалось. И я точно знаю, что Юлия от этого не в восторге.
Старший брат Оскара подруливает на своем роскошном джипе
