Я говорю это, и мое сердце готово выпрыгнуть из груди. Юлия поднимает вверх большие пальцы обеих рук.

– Глупости. Все в LKAB хорошо зарабатывают. Мой братец даже купил новую машину и снегоход. Как только я закончу школу, тоже устроюсь работать в LKAB, – сообщает Оскар.

– Вот именно. Они платят нам за молчание. Чтобы все жители работали в LKAB. Все хотят заработать, но так мы продаем душу. Душу Кируны.

Эту фразу я отрепетировала. Она мне попалась в одной книге, которую я читала. Юкико бы точно вспомнила ее название. Мне все свистят и аплодируют. Я пытаюсь найти глазами Альбина, но его не видно. Надеюсь, он тоже аплодирует. Он вполне мог бы встать и тоже поаплодировать. Аплодисменты стоя.

– Кируна погибнет без LKAB. Ты считаешь, что шахту нужно закрыть? Тогда все жители переедут. Гарантирую, – говорит Силла.

– Я не говорю, что нужно закрыть шахту.

– Ну, тогда выбора нет – только снести некоторые дома. Чтобы шахта продолжала работать и твой отец получал зарплату, – говорит Линус.

Кровь приливает к лицу.

– Вот именно. Ведь там работает твой отец. Может, ты хочешь, чтобы он стал безработным? Ведь тогда ты сможешь поселиться в своем замечательном Блэкхорне, – язвит Оскар.

Линус и Оскар хлопают друг друга по ладоням, и Стина делает предупредительный жест, поднимая указательный палец.

Я тщетно ищу поддержки Юлии: она как будто приросла к стулу.

– Я…

– Вот мы тебя и подловили, – восклицает Оскар.

– А вот и нет!

Во рту пересохло. Не могу подобрать нужных слов. Все аргументы, которые я заранее готовила, как будто улетучились.

– Ты плохо слушал! Майя не сказала, что хочет, чтобы шахту закрыли, – говорит Сафия.

– Мы выиграли! – произносит Оскар.

– Ничего вы не выиграли! Это же не соревнование! Да и наши доводы были более вескими! – говорит Альва.

От недостатка кислорода у меня кружится голова и бросает в холодный пот. Стина цыкает на нас, чтобы мы перестали шуметь.

– Всё, успокойтесь. Вы очень хорошо поработали, обе команды. Хорошо сформулировали аргументы. Независимо от того, что мы думаем об изменениях в Кируне, нам есть о чём подумать.

Снова раздаются аплодисменты. Все встают и выходят из класса. Я пытаюсь найти глазами Альбина, но он уже ушел. И тут я натыкаюсь на Юлию.

– Я выглядела совсем жалко?

– Ты была лучше всех!

– Но я не смогла парировать последний аргумент.

Юлия смеется и говорит, что даже политики не могут ответить на все вопросы.

– Уж твоя бабушка точно.

Хотя тут Юлия ошибается. У бабули всегда есть что ответить. И даже немного больше.

18

Снег скрипит под снегокатом. Изо рта вылетает пар, как сигаретный дымок. Когда мы были помладше и поглупее, то играли, будто курим. Стояли в сугробе, сняв варежки, зажимали между указательным и средним пальцами палочку, подносили ко рту и дули. И в холодный воздух изо рта вылетало облачко пара.

Юлия сидит на снегокате, а я, стоя на полозьях, отталкиваюсь левой ногой. Мы едем посередине дороги, потому что там плотный снежный наст и снегокат хорошо скользит. Увидела бы нас Карола, с ней бы случился инфаркт. У Юлии на рукаве всего один светоотражатель, а мы едем по дороге. Мы чувствуем себя по-идиотски из-за того, что взяли с собой снегокат. Но уже ничего не поделаешь. Мы уже почти доехали до района Егерь. Он находится далеко, на другом конце города. Этот район никогда не станет моим. Мама, папа и Молли несколько часов назад вернулись домой. Молли прижалась к моей щеке и серьезно посмотрела мне в глаза.

– Это лучший в мире дом. У меня теперь будет своя комната. Обещай, что переедешь туда.

Я вытягиваю губы в трубочку и чмокаю Молли в нос, пытаясь рассмешить.

Мне неохота заходить в дом. Сначала хочется присмотреться к нему с порога, понять, правильный ли мы сделали выбор.

– Какая же ты тяжелая, – говорю я, запыхавшись, когда мы взбираемся на вершину холма.

Юлия смеется и слезает со снегоката. Мы спускаемся стоя, вместе – так быстрее. От резкого холодного ветра горят щеки и на глазах выступают слезы.

Вот мы и приехали. Стоим перед темно-серым двухэтажным домом с балконами и открытыми террасами. В одном из соседних с нашей будущей квартирой окон горит свет. А в самой квартире темно. В ней никто не живет. Мы заглядываем в кухонное окно.

– Помнишь, как у тебя застрял язык в старой сушилке для белья в саду? – спрашивает Юлия, и у меня вдруг начинает болеть язык.

– Знаешь, я не могу об этом говорить.

Юлия смеется. Кухня свежевыбелена. Так нам, во всяком случае, кажется – сложно разглядеть. В ней нет ничего оригинального. Ни скрипучего пола, ни высокого потолка, ни простенков.

Мы переходим к следующему окну, чтобы заглянуть в другую комнату, и по колено проваливаемся в снег.

– Похоже, это твоя будущая спальня, – говорит Юлия.

Щеки у нее раскраснелись. Волосы торчат из-под шапки. Юлия расчищает подоконник от снега.

– А какой будет твоя спальня? – спрашиваю я.

Тут я не могу себя контролировать, и слова срываются у меня с языка.

Юлия больше не смеется. Как будто у нее внутри выключили свет. Включили и выключили.

– Не знаю.

– В новом доме в Лулео?

– Он и мама хотят туда переехать.

– А ты?

Юлия смотрит на меня сердито.

– А ты как думаешь? Я этого не хочу. Но маму не переубедить. У нее одна любовь на уме.

– Но вы не можете переехать.

Юлия возвращается к снегокату, садится на него, откидывается назад и смотрит на небо. Вчера было видно северное сияние – небесный танец зеленых сполохов. А сегодня слишком облачно и ничего не видно. Но мне кажется, я слышу, как северное сияние искрится в небе.

– У Рикарда есть свой дом. Мама там была, и он ей очень понравился.

Такое ощущение, что Юлия беседует с небом, а я – просто случайный слушатель.

– Она меня не слушает.

– А ты не соглашайся на переезд. Я этого не переживу. Правда. Я не смогу без тебя.

Мой голос дрожит. Юлия закрывает глаза. Мимо проезжает машина. На мгновение снег освещается фарами, и снова становится темно.

– Папа говорит, что она спятила. Но ему-то что волноваться. У него своя семья. Уверена, что мама понимает, насколько трудно мне будет переехать.

– Ну перестань. Оставайся жить с отцом!

Юлия открывает глаза.

– Они собираются купить дом в Ломписе, побольше.

– Да ладно!

– Я не брошу маму.

– Но