Шрифт:
Закладка:
Рис. 153. Граффити на куфических монетах. Классификация и интерпретация по И. Г. Добровольскому, И. В. Дубову, Ю. К. Кузьменко: I – восточные надписи; II – рунические надписи; III – дружинные символы (А – оружие, Б – ладьи, В – стяги); IV – государственно-религиозные символы (А – «знаки Рюриковичей», Б – культовые знаки, молот Тора, кресты); V – нерасшифрованные значки
Видимо, уже в 830–860-х гг. наметилось разделение функций Волжской и Волховско-Днепровской магистралей. Первая из них специализируется как торговый путь. Вторая – как путь военно-политический, служивший целям Древнерусского государства. Это соотношение было нарушено в последней трети X в., когда после походов Святослава Волжская магистраль приходит в упадок и ведущей коммуникацией Восточной Европы становится Днепровский путь. Начальный этап его формирования относится к 780–810-м гг., а окончательно сложился он, видимо, между 825–839 гг. (Lebedev, 1980: 101; Нефедов, 2002: 101–106). Петергофский клад в свете последних исследований не только документирует эту дату прямых контактов на всех узловых отрезках и направлениях Пути из варяг в греки. Семиотика петергофских граффити – в истоке особой, рождавшейся на этом пути знаковой системы дружинной культуры.
Граффити на монетах VIII–X вв. (рис. 153) сравнительно недавно выявлены исследователями и систематизированы в ряде работ. Замечено, что ранние образцы – это именно надписи (в том числе рунические), которые в X в. сменяются всевозможными воинскими или государственными атрибутами (изображение ладьи, оружия, «знака Рюриковичей» и т. д. (Добровольский и др., 1976, 1977, 1978, 1981). Обычай метить дирхемы граффити родился, несомненно, в Восточной Европе, в военно-торговой дружинной среде, при активном участии варягов (меченые граффити монеты известны и в Скандинавии). Причины нанесения граффити неизвестны, но их неслучайный характер не вызывает сомнений: руны в ряде чтений интерпретируются как магические знаки, а некоторые изображения – как метки владельцев. Грек (некий Захариос), пометивший таким образом свое монетное серебро, должен был знать нормы и нравы той общественной среды, в которой меченный дирхем обращался, пока не попал в землю на противоположном конце Пути из варяг в греки. Бесспорна связь Петергофского клада с Ладогой VIII–IX вв., а греческая надпись указывает, что в это время устанавливаются какие-то контакты ладожского населения (в том числе и варягов) с Причерноморьем, наиболее возможные по Волховско-Днепровскому пути.
Вся серия находок, отражающая участие варягов в сношениях по Пути из варяг в греки, не обнаруживает при этом каких-либо, специфически норманнских целей, расходившихся или противоречивших целям общественных сил, вовлеченных в процесс созидания Древнерусского государства. Скандинавы, войдя в один из лидирующих центров этого процесса – Ладогу, а затем Новгород «Руской земли» Верхней Руси, консолидированной с их активным участием по крайней мере в виде «Руси Рюрика» 862–882 гг., могли в дальнейшем пользоваться Волховско-Днепровским путем, получая пропуск на Русь как в зону «торгового мира» (Джаксон, 1993: 195–197), находясь на службе или войдя в какие-либо иные соглашения с древнерусской знатью, великокняжеской администрацией, будь то во времена «первых князей», «хаканов», либо эпического князя Владимира, «конунга Вальдамара Старого» скандинавских саг.
По существу, те же условия стояли перед норманнами и в Византии, где (по почину Владимира, отправившего в Царьград избыточный варяжский контингент) с 980-х гг. существовал варяго-русский корпус императорской гвардии (Васильевский, 1874–1875). Сюда, в Миклагард, викингов привлекало в X–XI вв. высокое жалованье, исчислявшееся в 10 золотых солидов каждую треть года (Круг, 1807: 65–69); а участие в походах и войнах византийцев, дворцовых заговорах, переворотах и грабежах позволяло надеяться собрать, подобно Харальду Хардраде, такие богатства, что «казалось всем, кто видел это, в высшей степени удивительным, что в северных странах могло собраться столько золота в одном месте» (Сага о Харальде Суровом, XXIV).
Документом этих путешествий варягов в Византию по Пути из варяг в греки остался рунический камень (единственный на территории Древней Руси собственно надгробный памятник такого рода), найденный в одном из курганов на острове Березань в устье Днепра. Надпись, датирующаяся XI в., сообщает: «Грани сделал холм этот по Карлу, своему товарищу (фелаги)». Е. А. Мельникова справедливо отмечает, что этот единственный на Руси мемориальный рунический памятник поставлен не родичами погибшего, а его сотоварищем. Термин «фелаги», сложившийся и бытовавший в дружинно-торговой викингской среде, достаточно точно указывает «социальный адрес» норманнов, пользовавшихся Путем из варяг в греки.
Основные нити контроля над этим путем сосредоточивались в Киеве. С определенными, мотивированными недостаточностью источников оговорками, но опираясь на бесспорные факты, эту ситуацию можно констатировать уже на исходе первой трети IX в. (839). «Свеи», странствовавшие по восточноевропейским просторам от Ладоги до Черного моря, включались здесь в процесс становления и утверждения Древнерусского государства, и для активной, успешной, с точки зрения норманнов деятельности непреложным условием было установление стабильных отношений сотрудничества с местными силами. Чем дальше к югу, тем заметнее воздействие восточнославянских центров, тем разнообразнее и жестче условия, определяющие присутствие варягов.
Положение заморских пришельцев в городах и торговых центрах Верхней Руси (Волховской, а в IX – начале X в. и Волжской «Арсы») и даже в кривичском Смоленске (Гнездове) в глубине Русской равнины, существенно отличались от их места и роли в центральной области Древнерусского государства, Киеве и других городах Среднего Поднепровья. На фоне последовательного, динамичного роста полянской столицы из древней агломерации приднепровских поселений VI–IX вв. пришлый, варяжский элемент выявляется здесь (и по археологическим, и по летописным данным) в составе ли обрусевших варягов из числа бояр киевского князя, или в качестве воинов-наемников, лишь со времени объединения русских земель в 882 г., после похода Олега, окончательно превратившего Киев в столицу Древнерусского государства.
8.4. Путь из варяг в греки как фактор урбанизации Древней Руси, Скандинавии и Византии
Становление славянских государств после эпохи Великого переселения народов, как и утверждение феодально-христианской государственности в странах Скандинавии к концу I – началу II тыс. (по завершении эпохи викингов VIII–XI вв.), впервые в мировой истории превратили Европейский континент в единое культурно-историческое целое: на смену античному разделению на цивилизованную (с IV в. христианскую) Империю и языческий Барбарикум пришла средневековая христианско-феодальная Европа.
В этом становлении европейского единства важную роль сыграла особого рода культурно-историческая общность, сформировавшаяся в эпоху викингов на севере Европы и определяемая в последние годы как Скандобалтийская цивилизация раннего Средневековья (Славяне и скандинавы, 1986: 363). Общность социально-экономических и культурно-политических процессов объединила в VIII–XI вв. вокруг Балтийского моря скандинавов, славян, балтов, прибалтийских финнов (Lebedev, 1994: 93) и превратила полиэтничное
