Шрифт:
Закладка:
Четвертый этап развития Пути из варяг в греки (900–980) – время языческих дружинных могильников, отразивших процесс консолидации древнерусского господствующего класса. В Гнездове это – «большие курганы», составившие особое аристократическое кладбище в центральной части могильника (Булкин, 1975: 134–145). Начальное звено традиции – скандинавские курганы с сожжением в ладье – обычай, выработанный в среде викингов и принесенный на Русь варягами (Лебедев, 1974: 179–181).
В Гнездове, где, по подсчетам Д. А. Авдусина, среди богатых курганов в 42 находятся погребения варягов, или «скандинавов второго поколения», а в 17 есть «норманнские вещи, но они единичны и недостаточны для окончательных выводов» (Авдусин и др., 1979: 74–86), норманнская обрядность обретает новые черты. Вырабатывается устойчивый, специфически гнездовский ритуал, включающий строгую последовательность действий:
1) выбор места;
2) определение размеров основания насыпи, поперечником ок. 30 м;
3) выжигание растительности;
4) сооружение примерно метровой подсыпки со всходом на погребальную площадку с западной стороны;
5) установка на площадке ладьи, в направлении с запада на восток;
6) размещение покойников, мужчины в воинских доспехах (шлем, кольчуга и пр.) и женщины в праздничном уборе (иногда – со скандинавскими фибулами);
7) акт сожжения;
8) размещение погребальных урн; собранного с кострища, воткнутого в землю и накрытого шлемом либо щитом оружия;
9) жертвоприношения животных, барана или козла, уложенных в жертвенный сосуд (котел);
10) битье посуды, ломка вещей (железных гривен и др.);
11) сооружение курганной насыпи (Булкин, 1975: 140).
Строгий, детально разработанный ритуал, который обычно сравнивают с описанием похорон «знатного руса» у Ибн-Фадлана, современника гнездовских «больших курганов», является не только развитием, но и преобразованием скандинавских традиций. Этноопределяющие элементы – фибулы, гривны с «молоточками Тора» – на определенном этапе развития обряда исчезают из употребления; а конструкция, размеры, последовательность сооружения насыпи все более сближают гнездовские курганы с памятниками Киева и Чернигова, в которых (как и в поздних гнездовских) нет никаких специфически варяжских черт. Эти курганы принадлежат высшему социальному слою – боярам Древней Руси X в. И если контакт варягов со славянским боярством в Ладоге IX в. фиксируется лишь косвенно (по облику материальной культуры и градостроительным изменениям), если для Новгорода он определяется ретроспективно (на основании анализа социальной структуры боярской республики XII–XV вв. и проекции этих данных на IX–X вв.), то гнездовские курганы дают первое материальное подтверждение такого контакта, выявляя процесс консолидации какой-то части варягов с боярско-дружинной средой, начальные фазы процесса их растворения в этой среде.
Мужские и женские погребения со скандинавской обрядностью или производными от нее гнездовскими ритуалами (сохраняющими скандинавские вещи в составе инвентаря), открытые в Гнездовском могильнике, около 30 камерных погребений в курганах X в. (9 мужских, 12 женских, 1 – мужчины и женщины в сопровождении коня, может быть, еще два подобного рода погребения, и парное погребение двух мужчин), позволяют оценить удельный вес скандинавов в составе «гнездовской элиты» X в. как определяющий (при том что в целом они составляли не более 10 % населения). Камерные могилы Гнездова, как и в Бирке, характерны для социума «преуспевающих варягов (воинов и купцов) и их семей» (Жарнов, 1991: 218), полностью отвечающих характеристикам «русов» X в.
Процесс формирования господствующего класса ярко проявился в некрополе древнего Киева, где в конце IX–X вв. складывается сложная иерархия погребений (монументальные курганы, срубные гробницы бояр, погребения воинов с конем и оружием) (Каргер, 1958: 127–230). Та же структура отразилась в могильниках Чернигова и его окрестностей (Рыбаков, 1949: 14–53). Как и Гнездово, Новгород, Ладога, эти крупнейшие центры, расположенные вдоль Пути из варяг в греки, запечатлели неуклонный подъем древнерусской государственности в течение X в. Путь из варяг в греки, на котором концентрируется более половины находок оружия IX–XI вв. (Кирпичников, 1966. Вып. I, рис. 2, 9; ср.: Вып. II, рис. 2, 7), все более выступает как военно-политическая магистраль, укрепленная опорными военными базами феодальной власти.
Пятый этап функционирования Пути из варяг в греки (950–1050) связан с дальнейшим укреплением великокняжеской власти. Открытые центры сменяются древнерусскими городами, а вокруг главного из них – Киева, столицы Русской земли, вырастает мощная оборонительная система великокняжеских крепостей. Они защищают путь, по которому «в июне месяце, двинувшись по реке Днепру… спускаются в Витичев, подвластную Руси крепость», снаряженные киевским князем «моноксилы» – однодеревки, груженные данью, собранной и свезенной из Новгорода и Смоленска, Любеча, Чернигова и Вышгорода (Константин Багрянородный, 1989: 47, Гл. 9).
Торговля, регламентированная договорами Руси с греками, «сбыт полюдья», как назвал ее Б. А. Рыбаков, обогащает прежде всего киевского князя и его приближенных, реализуясь в кладах Киева с массивными золотыми вещами, «более похожими на слитки» (Корзухина, 1954: 65). Злато и оружие – атрибуты господствующего класса, сосредоточиваются на Днепровском пути и более всего в Киеве. Правда, преемственность этой «киевской» знати с древнерусской знатью княжеств XII–XIII вв. с поразительной глубиной проявилась в находке не уступавшего киевским клада в Московском Кремле (1988): в великолепном княжеском убранстве (скрытом, наверное, во время взятия города монголами зимой 1238 г.), вместе с драгоценными изделиями древнерусских ремесленников, колтами, трехбусинными височными кольцами, серебряными «ряснами» тульи дорогой и изысканной шапки московской княгини, сберегались витые гривны и браслеты готландского происхождения, а в составе серебряного ожерелья – серия из 10 серебряных подвесок-масок поздней эпохи викингов, совершенно аналогичных украшениям «королевского ранга» из клада на Хиддензее у Рюгена (Панова, 1996: 107–119).
Киев, поднявшийся на днепровских кручах явью видений легендарного апостола, предрекшего здесь «град велик и церкви многи», становится главным притяжением сил, перемещающихся по Пути из варяг в греки в XI–XII вв. Еще в 1222 г. норвежец Огмунд совершил по этому пути паломничество на Восток, к христианским святыням в Иерусалиме (Рыдзевская, 1970: 330). Вплоть до XIII в. Волховско-Днепровский путь сохранял значение главной политико-административной коммуникации Древнерусского государства.
Первые политические события на Пути из варяг в греки можно отнести ко второй трети IX в., ко времени «каганата русов». Если с активностью среднеднепровской «Руской земли» связывать не только посольство в Византию и Западную Европу в 838–839 гг., но и какую-то поддержку племен Верхней Руси в их борьбе с варягами-находниками, то события 859–862 гг. можно рассматривать как первое реальное указание на общерусскую роль Волховско-Днепровского пути. Подтверждает эту гипотезу свидетельство «Бертинских анналов» 839 г. о том, что послы «хакана росов» рассчитывали вернуться к своему кагану кружным путем, почему и оказались далеко на Западе, в Ингуленгейме. Запланированный послами маршрут точно соответствует летописному описанию Пути из варяг в греки: от Царягорода до Рима, и от Рима до моря Варяжского (Балтийского), в Неву, а по Неве – в озеро Нево (Ладожское), затем в Волхов, Ильмень-озеро,
