от театра Амбигю. Так или иначе, если бы префект полиции, коим в то время был господин Жиске, получил на руки весь расклад, если бы один из инспекторов не утаил от него факт случайного ареста этого человека, то господин Жиске знал бы, что, во-первых, речь идет не о новом театре Амбигю, но о старом, а во-вторых, что вероятным исполнителем покушения будет некий корсиканец. Этим инспектором был Жан Карту́. Почему, промолчав, он совершил столь серьезный служебный проступок? Из амбиций и из мести. Ему давно стало известно, что Сезар Кристиани живет в доме № 53 на бульваре Тампль. Вот уже много лет он с ненавистью следил за своим бывшим капитаном, который столь часто бросал его, закованного в кандалы, в темный трюм и на вечную память о котором на спине у него остались поперечные шрамы. Он подозревал Кристиани во всех пороках, во всех заговорах и выжидал первой возможности хоть как-то ему насолить, а при необходимости – и вовсе погубить. Сезар Кристиани был корсиканцем, его дом № 53 на бульваре Тампль располагался неподалеку от старого театра Амбигю, так что для Жана Карту́ тем человеком, на которого указывал информатор, был не кто иной, как Сезар Кристиани. Все опасались покушения со стороны легитимистов. Дудки! Жан Карту́ был убежден в том, что короля попытаются убить сторонники империи, и полагал, что заговорщика зовут Сезар Кристиани, ведь было известно, что старый капитан – бонапартист. Сколь бы поразительным это ни казалось, но старый слуга Наполеона, должно быть, поддерживал тайные отношения с племянником великого императора, Луи-Наполеоном, об амбициозных планах которого ходили невнятные слухи… В конечном счете, по мнению Карту́, ни на кого другого, кроме Сезара, донос, пусть имя Кристиани в нем и не значилось, и не мог указывать: он и Фиески были единственными корсиканцами, проживавшими в указанном месте, но Фиески Жан Карту́ подозревать не мог уже хотя бы в силу того, что тот, как и сам он, еще недавно был полицейским, хорошо справлявшимся со своей работой, спокойным, гуманным и впоследствии получившим (заботами самого префекта Бода) официальный пост. Правда, Фиески проживал там под фальшивой фамилией Жерар, но такова была злоба у Жана Карту́, таковы были его предвзятость и уверенность в том, что он не может ошибаться, слепая жажда мести и в то же время карьерного роста, что он не придал фальшивой фамилии Фиески никакого значения. Я сказал: карьерного роста. Так и есть: Жан Карту́ решил стать героем, в одиночку спасшим короля. Чтобы присвоить всю славу, он даже словом никому не обмолвился о том, что́ ему удалось выяснить. Упросив начальство назначить его на дежурство в район, где проживал Сезар, он собирался в ту минуту, когда король будет проезжать мимо, проникнуть в квартиру своего врага при помощи отмычки и стать орудием правосудия в тот самый миг, когда убийца монарха изготовится совершить свое злодеяние. Всего-то и нужно – ничего и никому не говорить о доносе и объяснить свой героический поступок божественным наитием. И тогда его ждет слава, продвижение по службе, благодарность августейших особ… К несчастью, точно так же, как полиция ошиблась с театром Амбигю, Жан Карту́ ошибся с корсиканцем. Вместо того чтобы бежать к Фиески, он вломился к Кристиани, убил его и незамедлительно осознал свою промашку, увидев то, что происходило на бульваре, ужасный эффект адской машины и клубы дыма, вырывавшиеся из расположенного почти напротив окна его бывшего коллеги. Телескоп, выглядывавший из окна Сезара, не был, как он сначала решил, подделкой; эта длинная медная труба отнюдь не таила в себе дула ружья. Горькое разочарование! И внезапный ужас. Жан Карту́ только что убил человека. Его преступлению нет оправданий. Более того: он оставил свой пост в момент беспрецедентного покушения. Что будет с ним, если его обнаружат здесь, рядом с жертвой, убийцу, полицейского, пренебрегшего своим долгом? В случае ареста его уже ничто не спасет; быть может, обнаружится и тот факт, что он знал и утаил информацию, касавшуюся театра Амбигю и корсиканца… Он убегает. Суматоха, царившая на бульваре, помогает ему скрыться: никто его не замечает. Остаток дня при арестах он проявляет особое усердие, что позволяет ему в тот же вечер получить выходной, о котором он не забывает ходатайствовать. Этот выходной, как мы и подозревали, преследовал лишь одну цель: избавить его от необходимости подниматься по лестнице дома № 53. Содеянное все еще переполняло его страхом. Сама мысль о том, что придется снова увидеть труп его жертвы, была ему невыносима. Тем временем ваш предок, господин Фабиус Ортофьери, был заключен под стражу. Именно тогда Жан Карту́ совершил свое второе преступление, присягнув, что видел подозреваемого рядом с местом преступления.

– И за потомка этого мерзавца я едва не выдал дочь! – промолвил господин Ортофьери с гримасой брезгливости.

Он взял рукопись и с пренебрежительным сожалением бросил ее на стол.

– А теперь я хотел бы представить вас моей супруге, – продолжал он. – А также… гм! гм!.. моей дочери… Полагаю, они сейчас дома…

– Моя мать будет счастлива засвидетельствовать свое почтение мадам Ортофьери, – поспешил ответить Шарль, заметно смутившись. – К тому же она желает от имени всех Кристиани принести вам наши извинения. Это наш долг перед наследником Фабиуса Ортофьери, коим вы и являетесь.

– Оставим мертвых в покое, – сказал банкир. – Как говорится, кто старое помянет… Главное, что между нами никогда не проливалась кровь, как не происходило и ничего такого, что могло бы оправдать кровопролитие. Извинения! Да прекратите!..

– В любом случае моя мать хотела бы…

– Пойдемте, господин Кристиани!

«Почему он смеется?» – спрашивал себя Шарль, подчиняясь Ортофьери, дружелюбно подталкивавшему его по направлению к двери просторного и роскошного кабинета.

Ответ на этот вопрос он получил уже через несколько мгновений.

– Дорогая, – промолвил банкир, открыв эту дверь, – позволь представить тебе господина Шарля Кристиани, выдающегося историка.

Выдающийся историк резко остановился.

Посреди гостиной, у чайного столика, стояли несколько весьма известных персон, которые при его появлении обернулись к двери и мгновенно замерли с улыбками на губах. В этой внезапной неподвижности было нечто такое, что наводило на мысль то ли о некоем сновидении, то ли о кабинете восковых фигур. Шарль автоматически подумал о господине Куртиусе, который некогда, в годы правления короля Луи-Филиппа, содержал подобное заведение в доме № 54 на бульваре Тампль, напротив особняка Сезара. Он едва не задался вопросом: а не являются ли эти люди, захваченные им врасплох, скорее бесчувственными манекенами, нежели мадам Ортофьери, мадам Кристиани (урожденной Бернарди), кузиной Друэ, рядом с которой застыли Мелани, Бертран и его нос, шатенка Коломба, такая печальная