– То есть потом этот Жан Карту́ стал полицейским? – сказала кузина Друэ.

– Вероятнее всего. Кстати, кузина: даже Фиески, бывший солдат наполеоновской армии, после революции 1830 года сделался полицейским.

– Тогда, может, Жан Карту́ и с Фиески был знаком, раз уж тот когда-то являлся его сослуживцем? – заметила Коломба.

– Почему нет? Это вполне вероятно. Но, должен признаться, я пока не вижу никакой связи между этой возможностью и тем, что произошло 28 июля 1835 года. Зато, как мне кажется, мы совершенно верно установили истоки той ненависти, которая навела пистолет Карту́ на грудь Сезара. Бывший матрос хотел поквитаться со своим бывшим капитаном за те притеснения, коим он подвергался на борту «Финетты».

– Все это очень хорошо, – промолвил Бертран, отвечая на озабоченность шурина. – Очень хорошо. Но нужно, чтобы все это было подтверждено, доказано…

– Да, но как это сделать? Вот в чем вопрос. В сущности, так ли важны все эти гипотезы относительно мотива преступления? Все, что нам нужно, все, чего нам хватило бы, – так это получить доказательство того, что Жан Карту́ и есть убийца; такое доказательство, которое – предъяви мы его – никто не смог бы оспорить. Провести поиски касательно Жана Карту́ в архивах «Сюртэ женераль», узнать, что с ним стало… Да, это возможно. Но это столько работы!.. А времени у нас в обрез.

– К тому же, – заметила Коломба, – пора уж и честь знать: кузине нужно обедать.

– Если бы я знала, – сказала старушка, – распорядилась бы приготовить обед на всех.

Гости вежливо запротестовали, но Шарль ввиду своей озабоченности проявил лишь рассеянную учтивость.

– Вы уж его простите, кузина, – весело проговорил Бертран. – Он влюблен. Но он зря так расстраивается: уж теперь-то, я в этом уверен, его дело в шляпе!

– Да ну? – пробормотал Шарль, не удержавшись, однако же, от улыбки.

– Влюблен! Прекрасное чувство! – восторженно воскликнула кузина Друэ. – А можно узнать…

Упади ей даже луна на голову, она бы и то меньше изумилась. Имя Риты Ортофьери произвело на нее эффект разорвавшейся бомбы. Эти два семейства враждовали так долго, что она и представить себе не могла примирения даже в том случае, если бы старая ненависть утратила все резоны для дальнейшего существования. Ей казалось, что им суждено было ненавидеть друг друга веками, особенно на протяжении последнего столетия. Тем не менее кузина быстро признала весомость приведенных доводов, а так как она была из той эпохи, когда любовь была окружена красотой и изысканностью, охотно встала на сторону влюбленных.

– Да здравствует Хартия! – прокричал Питт под сурдинку. – Свистать всех на палубу! Отвязать бом-брамсели!

То было смешное и в то же время волнующее паясничание: попугай в точности копировал голос Сезара, теплый и мелодичный!

Бертран приблизился к птичке, которая, то низко опуская, то снова вскидывая головку, бегала от одного края жердочки к другому, и попытался вытянуть из нее еще что-нибудь, подбросив фразу:

– Вы ведь меня помните, капитан, не так ли?.. Ну же, Питт, продолжай?.. Вы ведь меня помните…

Попугай молчал. Он издал несколько отвратительных невнятных звуков, и на этом все закончилось.

– Ох! – сказала кузина. – Когда он не хочет говорить, его на это уже ничто не подвигнет. Теперь, наверное, снова неделями молчать будет.

– Черт побери! – пробормотал Бертран, бросив быстрый взгляд на Шарля.

Глава 19

Карту́

По выходе из этого дома, в котором все прояснилось таким удивительным образом, Шарль остановил такси, и все трое сели в машину. Бертрана и Коломбу такси высадило у их двери, тогда как историк доехал до улицы Турнон. Было уже около часа дня.

Во дворе, подняв глаза, он увидел камердинера, который выглядывал из окна, словно поджидая его возвращения, – вполне естественно в обеденный час.

Но он обнаружил слугу уже на пороге квартиры; тот ждал его у приоткрытой двери.

– В гостиной господин де Сертей, – сообщил он вполголоса.

– Что-что? – пробормотал Шарль, убежденный, что ослышался.

– Господин де Сертей здесь часов с двенадцати. Так как я сказал ему, что мсье наверняка вернется к обеду, он пожелал остаться.

«Что бы это могло значить? – спросил себя Шарль, крайне заинтригованный. – Сертей здесь? Сегодня? И в этот час? Сертей, желающий видеть меня во что бы то ни стало? Как так вышло, что Ортофьери не пригласили его вместе с нотариусами на обед к себе на авеню Ош? Странно, очень странно».

Он поспешил в гостиную. Люк де Сертей с улыбкой поднялся со стула. В руке он – необычная деталь! – держал кожаный портфель, что придавало ему новый вид делового человека.

– Вы уж извините меня, мой дорогой Кристиани, за то, что позволил себе явиться к вам в столь неподобающий час. Но я хотел сделать вам предложение, которое, несомненно, вас заинтересует.

Сертей говорил с присущей ему прямотой, но эта прямота, все такая же искусственная, возможно, была сыграна чуть менее умело, чем обычно.

Шарль – бесстрастный, сдержанный – выжидал.

– Быть может, присядете? – предложил он.

Не переставая улыбаться, бледный той меловой бледностью, которая сегодня еще более бросалась в глаза, Люк снова опустился на стул и поставил себе на колени большой кожаный портфель, слегка придерживая его сильной рукой, украшенной перстнем с печаткой в виде фамильного герба. Другой рукой он сделал широкий жест, приступая к теме:

– Дело вот в чем, мой дорогой Кристиани. Я пришел сюда предложить вам одну сделку. Представьте себе, что я располагаю, уже довольно давно, кое-какими бумагами… документами… которые, как я полагаю, имеют очень большую ценность… историческую ценность. И видит Бог, я готов с радостью их вам уступить. Повторюсь во избежание каких-либо недоразумений: это сделка, обычная сделка.

Воцарилась непродолжительная тишина. Шарлю потребовалось некоторое время для того, чтобы прийти в себя от изумления.

– Если я правильно вас понял, – промолвил он наконец, – вы предлагаете мне купить у вас некие исторические документы? Вы. Мне. Прошу прощения, Сертей, если я повторяюсь. Должен признаться, ваш демарш столь неожидан, если не сказать… удивителен… На нечто подобное вас могла подвигнуть разве что настоятельная необходимость. Давайте уж начистоту: вам крайне нужны деньги.

– Именно! – подтвердил Люк с веселой непринужденностью. – И я подумал – будем честны до конца, – что вы дадите мне за эти бумаги хорошую цену.

– И тем не менее, – продолжал явно озадаченный Шарль, – учитывая нынешние обстоятельства – не мне вам о них напоминать, Сертей, – я вынужден заключить, что раз уж вы обратились ко мне, то, вероятно, находитесь в положении не просто шатком, но даже… необычном. Ведь, даже если вы сами не можете представить гарантий, которые бы удовлетворили того или иного заимодавца,