трюкам». Но для принятия окончательного решения Нурееву нужно было «третье благословение», и в 1988 году он обратился к своему нью-йоркскому соседу Леонарду Бернстайну. В тот вечер Бернстайн, взволнованный состоянием американо-израильских отношений, чередовал советы с озвучиванием своих взглядов на Израиль, то и дело затягиваясь сигаретой и акцентируя свои замечания фортепианными арпеджио. «Как бы вы отнеслись к моей попытке заняться дирижированием на этом отрезке жизни?» – спросил его Рудольф. «Почему бы и нет? Вы же необычайно талантливы», – ответил Бернстайн и посоветовал Нурееву пойти на курсы дирижеров в прославленной нью-йоркской Джульярдской школе.

Рудольф задумался над такой перспективой, но участие в мюзикле «Король и я» отвлекло его, и он продолжил заниматься музыкой самостоятельно. Настаивая на наличии фортепиано и в номерах его отелей, и за кулисами, он практиковался при любой возможности, медленно и тщательно разбирая и анализируя «Хорошо темперированный клавир» Баха. Рудольф также приобрел клавесин работы мастера И. Рюкерса (один из трех, сохранившихся в мире) и синтезатор «Касио», ставший его спасением во время остановок в аэропортах.

Узнав, что Рудольф хотел бы стать «величайшим [дирижером] в мире», Бернстайн посоветовал ему: «Найдите какого-нибудь старого маэстро и выудите из него всю информацию». К тому времени, как зимой 1990 года Нуреев всерьез решился учиться на дирижера, Бернстайн уже умер. Поэтому он обратился к своему старому другу Варужану Коджяну, музыкальному руководителю симфонического оркестра Санта-Барбары и бывшему концертмейстеру оркестра лос-анджелесской филармонии. Они познакомились в 1970-х годах, когда Коджян дирижировал на гастрольных турах «Нуреева и друзей». Рудольф, хоть и умел читать ноты, но никогда не имел дела с дирижерской партитурой. Однако всего через три недели занятий Коджян убедил его продирижировать студенческим ансамблем, что он сделал, пусть и неохотно. «Вообразите себе этого на редкость грациозного мужчину спотыкающимся на пути к подиуму», – вспоминал Коджян. Без лишней шумихи Рудольф также продирижировал фрагментами из «Спящей красавицы» на трех балетных спектаклях во время гастролей со своими «Друзьями» в Америке. Несмотря на жизнь, погруженную в музыку, и присущее ему как танцовщику инстинктивное чувство ритма и темпа, Нуреев внезапно осознал, «каково приходится этим бедолагам дирижерам. Ты должен вести фантастическую борьбу с оркестром за сохранение темпа. Медные и контрабасы тяжелы: чтобы они не отставали от скрипок, ты должен все время их подгонять».

Воодушевленный шансом сделать вторую карьеру, Рудольф вскоре позвонил своему старому приятелю – Вильгельму («Папе») Хюбнеру, преподавателю венской Академии музыки. Будучи на протяжении десяти лет президентом Венского филармонического оркестра, Хюбнер обзавелся большими связями в столице музыкального мира и теперь с радостью предоставил их в распоряжение Рудольфа. Весьма уважаемый человек, он не стал бы рисковать своим временем и репутацией, если бы не считал Нуреева перспективным; уж кто-кто, а он-то знал: для того чтобы стать хорошим дирижером, нужно как минимум пять лет.

Сначала Хюбнер сам занимался с Рудольфом; в его скромной венской квартире со стенами, лаконично украшенными портретами двух Моцартов, отца и сына, они внимательно изучали партитуру симфонии Гайдна «Охота». Заботу о Рудольфе и приготовление еды для него взяли на себя Лидия Хюбнер с дочерью Элизабет. Благодаря их помощи Нуреев мог полностью посвятить себя урокам. Днем и ночью он слушал в записи различные музыкальные произведения, разбирая при этом их партитуры. Через неделю Хюбнер привел к нему из Венской музыкальной академии преподавателя по дирижированию, чтобы тот обучил Рудольфа держать в руках палочку. И уже через день Нуреев стоял в гостиной Хюбнера, дирижируя музыкальными записями.

Скорость, с которой он постигал все тонкости этого искусства, изумляла Хюбнера. Некоторым дирижерам требовался год, чтобы разучить новое произведение; Рудольф же подготовился к своему дирижерскому дебюту всего за три недели. По мнению Хюбнера, Нуреев «жил в музыке, а не для нее». Следующим шагом было найти оркестр, которым он попробовал бы продирижировать. И Хюбнер направил Рудольфа к доктору Францу Мозеру, руководителю Венского Резиденц-оркестра – молодого, но уже успевшего завоевать известность коллектива, основанного Хюбнером двумя годами ранее. «Ребятки, – обратился он к музыкантам на первой репетиции, – этот человек только начинает дирижировать, но помогите ему, и вы сами увидите, как хорошо у него это получается». Музыканты могли отмахнуться от Нуреева, как от дилетанта или, хуже того, «знаменитости-по-найму». Но увлеченность и самоотдача Рудольфа покорили их. Оркестр принял его. В очередной раз решительность Нуреева способствовала успеху его позднего старта – как много лет тому назад в Ленинграде.

Изначально Хюбнер запланировал дебют Нуреева на сентябрь. Но «проверив его в деле», преподаватель решил, что его ученик готов к выступлению уже после одиннадцати репетиций с музыкантами. 25 июня, через семь месяцев после первого урока, явно нервничавший Рудольф поднялся на подиум в изящном дворце Ауэрсперг. И перед избранной аудиторией в три сотни слушателей исполнил с музыкантами Резиденц-оркестра «Охоту» Гайдна, «Скрипичный концерт № 4 ре-мажор. К. 218» Моцарта и «Серенаду для струнного оркестра до-мажор» Чайковского. «Все были впечатлены, включая самих музыкантов, а их не так-то легко впечатлить», – вспоминал впоследствии Франц Мозер.

Через пять дней уже более радостный и уверенный Рудольф дирижировал вторым концертом Резиденц-оркестра, в программу которого входил «Аполлон Мусагет» Стравинского. Любовь Нуреева к этой музыке и вдохновленному ею балету Баланчина[318] «увидели и услышали» все те, кому запомнился его дебют в «Аполлоне» 24-летней давности. Сидевшего в зале Михаэля Биркмайера, одного из нескольких нуреевских протеже, до глубины души тронула искренняя радость Рудольфа: «Он выглядел так, словно находился в ином мире. Он с трудом поднялся на подиум, но, оказавшись там, стал в позу, как Караян, и в тот миг, когда музыка зазвучала, всем стало ясно: появилась новая величина».

Рудольф быстро выработал свой собственный стиль движений. Если большинство дирижеров «пританцовывали» на подиуме и в конце произведения делали то, что Хюбнер именовал «пышным, чрезмерно театральным взмахом», то Рудольф предпочитал не задействовать свое тело – не хотел, чтобы публика смотрела на него как на танцовщика. Когда Хюбнер посоветовал Нурееву не заглядывать в партитуру в процессе дирижирования («Ты же знаешь ее наизусть, отложи ее в сторону»), Рудольф ответил: ему нужно показать, что он умеет «читать музыку» и не просто движется ей в такт, а действительно дирижирует тем, что написано на странице. И все-таки Нуреев понимал: он всего лишь новичок. И нуждался в заверениях, что аплодисменты аудитории вызваны не только его старанием. «Вы уверены, что это было хорошо?» – частенько спрашивал он Хюбнера.

В июле Нуреев дирижировал концертами в Равелло и Афинах[319]. Вернувшись тем же летом в Вену для продолжения учебы, Рудольф отправился в замок Файстриц, в часе езды