от города – на семинар камерной музыки, проводимый Хюбнером ежегодно. А там в один из дней у него начался жар; он весь промок от пота. Принесшая ему поутру завтрак Лидия Хюбнер ужаснулась, увидев Рудольфа дрожащим под шерстяными одеялами в летнюю жару. Несмотря на ее протесты, Нуреев настоял на дневной репетиции со студенческим оркестром, который передал ему Хюбнер, и продолжил работу над «Героической» симфонией Бетховена и «Delirien» Штрауса – любимым вальсом фон Караяна.

Но в конце сентября, приехав в Будапешт для дирижирования оркестром оперного театра, Нуреев ощутил сильную боль в почках. Сын Хюбнера, уролог Вакси, убедил родителей отправить Рудольфа обратно в Вену, где после обследования диагностировал у него почечную непроходимость. Нуреев признался ему, что ВИЧ-инфицирован, и Хюбнер принял все меры предосторожности, чтобы эта новость не просочилась в прессу. Он даже скрыл ее от родителей после того, как произвел дренирование почек Рудольфа.

Почти на целую неделю в Вену приехала Дус; все дни и ночи она не отходила от постели больного. Вместе с Лидией Хюбнер она присутствовала при пробуждении Нуреева после наркоза. Рудольф попытался сразу же встать с кровати, невзирая на запрет врача. И отчаянно сопротивлялся, когда Лидия силой удерживала его. «В конце концов он сдался, потому что я была гораздо сильнее него», – вспоминала Хюбнер. Едва оправившись, Рудольф начал жаловаться, что процедура обошлась ему в целое состояние.

Хотя дирижерская карьера Нуреева набирала обороты, фурии, побуждавшие его танцевать, не угомонились. Через три недели после почечного приступа, Рудольф вопреки советам всех своих знакомых отправился на целый месяц в изнурительный тур по Австралии – его последние гастроли как танцовщика, обернувшиеся очередным поражением. Похудевший и осунувшийся, он едва мог ходить, не то что репетировать. И впервые за всю свою танцевальную карьеру Рудольф в последний момент изменил программу просто потому, что не мог собраться с силами и ее станцевать. «Песни странствующего подмастерья» и «Урок» он заменил «Послеполуденным отдыхом Фавна» и «Паваной мавра».

Зрители были в бешенстве, вспоминал потом Шарль Жюд. Не только потому, что заплатили кучу денег за возможность увидеть Нуреева, не выступавшего в Австралии четырнадцать лет, но потому, что ожидали увидеть Рудольфа из «Корсара» и «Дон Кихота». «Они хотели видеть его прыгающим и вращающимся, а когда увидели, [что он теперь делал на сцене], то потребовали свои деньги назад». Никто больше не караулил Рудольфа у служебного входа. И когда один старый приятель пришел за кулисы поприветствовать его и справиться о здоровье, Нуреев ответил: «Посмотри на меня. Я чувствую себя прекрасно!» Но выглядел он далеко не прекрасно, и многие подозревали, что сам он не осознавал, как смотрится на сцене.

Вернувшись в Европу через три недели, Рудольф предпринял восьмичасовую поездку на автомобиле из Вены в Ченстохов, маленький городок в Польше, чтобы дать там концерт и попрактиковаться, дирижируя местным оркестром. Стоял уже декабрь, и землю покрывал серый снег. Остановившись на три дня в унылом мотеле «Орбис», Нуреев питался там сосисками, запивая их сладким вином. «Могло быть и хуже», – стоически отвечал он на вопросы о своем самочувствии. А иногда просто цедил: «Выживаю». Возвращение в Вену ночным поездом навеяло ему воспоминания об одном более раннем путешествии по железной дороге – трехдневной и показавшейся ему когда-то бесконечной поездке на поезде из Уфы в Ленинград: «Мама уложила в чемодан хлеб, пирог, яйца. Яйца были просто чудесные. Я все время смотрел в окно…»

Сочельник, проведенный Нуреевым спустя несколько дней с Ротшильдами в Шато-де-Феррье, должно быть, показался ему таким же далеким от Ченстохова, какой казалась Рудольфу теперь Уфа его детства. Зная о его очередной ссоре с Дус, Мари-Элен де Ротшильд надеялась их помирить. Она уговорила Дус приехать переодетой мужчиной и представила ее Рудольфу как своего друга-музыканта Джерома Роббинса. «Он был очень любезен, – вспоминала Мари-Элен. – Когда же понял, что это Дус, состоялось великое примирение».

А затем Рудольф снова вернулся в Вену – дирижировать Резиденц-оркестром в канун Нового года. На концерте, совмещенном с торжественным ужином во дворце Ауэрсперг, он исполнил программу из вальсов Штрауса. На следующее утро Рудольф встал рано, чтобы появиться в роли султана в балете «Тысяча и одна ночь», транслировавшемся в прямом телеэфире. Облаченный в тюрбан, халат и шаровары, напоминая другого Рудольфа из «Шейха», он сыграл роль, требовавшую скорее актерской убедительности, чем танцевального мастерства.

А еще через несколько дней Нуреев отбыл на карибский остров Сен-Бартелеми. Годом ранее он купил там дом на скалистом мысе. Море и солнце – лучшие лекарства для него, верил Рудольф. Скромно меблированный дом выходил фасадом на море, создавая иллюзию, будто он покачивался на волнах прибоя. Но стоял этот дом в наименее фешенебельной части острова, и потому показался некоторым друзьям Нуреева, вроде Жаклин Онассис, слишком удаленным и неудобным. «Если Рудольф пригласит вас туда, говорите сразу “нет”, – посоветовала она Керубе Ариас. «Все мои дома находятся в странных, уединенных местах, малопривлекательных для людей из высшего общества. И вид у них не презентабельный», – признавал и сам Рудольф..

На Сен-Бартелеми он оттачивал свою игру на фортепиано и читал оркестровые партитуры. Даже прихватывал их с собой на пляж, отправляясь купаться. Ощутив приток энергии, Рудольф на исходе февраля вылетел в Берлин – ставить свою версию «Спящей красавицы» на сцене Немецкой государственной оперы при содействии Патриции Руанн, бывшей танцовщицы «Лондон фестивал балле», которую Рудольф устроил в Парижскую оперу балетмейстером[320]. В иные дни Рудольф выглядел крепким, в другие быстро уставал и передвигался с большим трудом. Но Руанн ни разу не слышала от него жалоб. Любые трудности маскировались шутками. Так было и во время демонстрации им прыжка танцовщику, игравшему Принца. Нуреев вдруг остановился и осклабился: «Конструкция не работает. Надеюсь, у меня не перепутаны трубы», – сказал он, намекая на свою недавнюю операцию на почках.

В общем и целом, репетиции проходили гладко. Правда, ни Рудольфа, ни Руанн не устраивала молодая немецкая балерина, игравшая Карабос. Уж больно напоминал ее подход к роли «стиль Бетт Дэвис». Руанн попробовала уговорить Рудольфа взять эту роль на себя. «Еще чего! – поначалу отмахнулся он в ответ. – Мне же придется учить ее целиком». И все же быстро согласился станцевать Карабос на премьере – стоило Руанн, со своей стороны, пообещать ему «избавить его от беготни» и организовать для него несколько репетиций со свитой ведьмы. «Ладно, – заметил он после первого прогона, – по крайней мере, мальчики хорошенькие».

Из Рудольфа получилась такая Карабос, какой он никогда бы не пожелал видеть любую другую танцовщицу. Но, по