словам Руанн, «от него невозможно было оторвать взгляда – настолько блестящим было исполнение». Всегда требовавший, чтобы злая фея выглядела элегантной и с виду ледяной, но «с вулканом, кипящим внутри», свою Карабос Нуреев интерпретировал по-иному, представ «летучей мышью из ада».

Однако его последним танцем на сцене стала роль ангела – в балете Габора Кевехази «Кристофоро»[321], представленном в Будапеште 28 февраля 1992 года. Рудольф и не думал, что он больше никогда уже не будет танцевать.

В марте, за три недели до своего 54-летия, Нуреев вернулся в Россию вместе с Дус Франсуа и Нилом Бойдом – обходительным молодым австралийцем, ставшим его новым ординарцем. Рудольф решил позаниматься с московским дирижером Владимиром Вайсом, который организовал для него репетиции с оркестрами в Казани, Ялте и Санкт-Петербурге, как теперь снова стала называться Северная столица России. Сначала Нуреев полетел в Казань – столицу Татарской республики и город детства его матери. Скверные гостиничные условия и по-зимнему холодная погода вряд ли были благотворны для его здоровья, но это не остановило Нуреева. «Я должен поехать туда ради матери. Я должен это сделать в память о ней», – сказал он Лидии Хюбнер, которая несколько лет назад отвезла Фариде в Ленинград, по просьбе Рудольфа, джинсы и конфеты. Сестра Нуреева, Разида, ради встречи с ним преодолела четыреста километров, разделявших Уфу и Казань.

Днем Рудольф репетировал «Ромео и Джульетту» Прокофьева – музыку, которую он знал наизусть. А по вечерам расслаблялся с музыкантами. Дус он казался необычайно довольным. «Естественно, он же общался со своими соотечественниками», – объяснила Франсуа. Как-то вечером они пошли с музыкантами в баню и, попарившись, выскочили из нее на сильный мороз (старый русский рецепт для укрепления здоровья). А на следующий день Рудольф слег с тем, что считал пневмонией. Его отец умер от рака легких, и он очень боялся, что этот смертельный недуг поразит и его легкие – слабые, как он полагал, с детства. «Как у отца, как у моего отца», – повторял он без конца Дус, отлично знавшей, «как трудно было успокоить [Рудольфа], когда он бывал так напуган».

И тем не менее Рудольф поехал из Казани в Санкт-Петербург, где остановился у Нинель Кургапкиной и отметил свой 54-й день рождения в доме своей старой приятельницы Любы. Друзья быстро увидели, что он болен, и отвели его для обследования и сдачи анализов в Военно-медицинскую академию. Но жить Рудольф продолжал на квартире Кургапкиной. Больше недели он лечился от пневмонии, но улучшения не наступало, а температура держалась под сорок. Запаниковавшая Франсуа позвонила в Париж Мишелю Канези. Нуреев заупрямился: с ним все в порядке. Он собирается лететь в Ялту, заявил Рудольф врачу. Канези стал его уговаривать вернуться домой. И в конце концов Нуреев уступил. Но перед вылетом из Санкт-Петербурга сходил с Любой в Мариинский театр, чтобы посмотреть премьеру балета «В ночи» Джерома Роббинса. Прощаясь с ним в аэропорту, Люба не на шутку тревожилась: Рудольф едва смог подняться сам в самолет. А Дус, не желая терять льготный билет и предоставив Рудольфу путешествовать в одиночестве, уже улетела в Париж.

В Париже у Нуреева обнаружили перикардит – воспаление наружной оболочки сердца (серьезное заболевание, часто наблюдаемое у больных СПИДом). Рудольфа положили в клинику «Амбруаз Паре» в Нейи и сразу же прооперировали. Операцию Нуреев пережил, но Канези был уверен: он скоро умрет. Прилетевшая в Париж Джейн Херманн тотчас же помчалась в больницу. Она тоже сомневалась в том, что Нуреев поправится. Но ради поддержания его духа пригласила Рудольфа продирижировать через месяц «Ромео и Джульеттой» в «Метрополитен-опере». Конечно, Херманн подозревала, что ему может не хватить на это сил. Но она также знала: спектакль в «Метрополитен-опере» – лучший из всех рецептов, которые ему можно выписать. И этот рецепт Херманн хотела вручить Нурееву сама. После их размолвки из-за директорства в «Американ балле тиэтр» они не разговаривали почти год, и Джейн не терпелось снова сказать Рудольфу «да». «Ты действительно этого хочешь?» – недоверчиво отреагировал тот на ее предложение. «Да!» – подтвердила Херманн. И каким-то непостижимым образом Рудольф выкарабкался; вскоре он уже сидел на кровати в наушниках, изучая партитуру Прокофьева.

Отказываясь появляться на публике больным, Нуреев не питал иллюзий по поводу серьезности своего состояния. «Боюсь, что я оттанцевался. Все кончено», – сказал он Марике Безобразовой. Роберта Трейси, не видевшегося с Рудольфом больше года, потрясла его худоба. Когда Трейси навестил Нуреева в больнице Богоматери Неустанной Помощи, куда его перевели, Рудольф попросил Роберта позвонить его нью-йоркским друзьям и сообщить о его болезни. Нуреев никогда не произносил слова «СПИД», однако Трейси упоминал его в беседах с Линкольном Керстайном, Жаклин Онассис, Тессой Кеннеди, Лилиан Либман и Джейми Уайетом. Узнав о том, что Трейси говорит о нем как о больном СПИДом, Нуреев пришел в бешенство. Назвать болезнь означало капитулировать перед ней, а Рудольф все еще верил, что сможет ее победить.

Он заключил с Канези договор: врач скажет ему, когда надо будет приводить дела в порядок. В тот день, когда Рудольф вернулся домой на набережную Вольтера, Канези сообщил ему: время пришло. Правда, врачу понадобилось несколько часов, чтобы коснуться этой темы в разговоре. «Я ожидал, что для него это будет страшным потрясением, – рассказывал потом Канези. – Отнюдь! Он воспринял это спокойно. Это был один из величайших моментов нашей дружбы». Вскоре в Париж, чтобы проработать все пункты его завещания, были вызваны адвокаты Нуреева – Жаннетт Тернхерр из Лихтенштейна и Барри Вайнштейн из Чикаго.

Рудольф прибыл в Нью-Йорк 21 апреля, за одиннадцать дней до спектакля. Каждое утро он репетировал с главным дирижером «Американ балле тиэтр» Чарльзом Баркером и пианистом, а после ланча, ни с кем не разговаривая, по нескольку часов просматривал дома партитуру. Перед ужином Рудольф отдыхал. Канези разрешил Нурееву продолжить работу при одном условии: при нем должна все время находиться медсестра. Однако Рудольф отказался от ее услуг, узнав их стоимость: четыре тысячи долларов за две недели. Он также заявил Канези, что больше не нуждается в его услугах. Но через три дня Нуреев позвонил врачу с извинениями, чем сильно удивил Канези: «Неужели господин Нуреев извиняется?»

Несмотря на ежедневные двухчасовые капельницы с ганцикловиром и очевидное истощение, Рудольф и не думал сбавлять свой привычный темп жизни. Когда однажды вечером к нему в «Дакоту» пришла Сьюзен Хендл, Нуреев уговорил ее сходить в кино на ночной сеанс. Ему очень хотелось посмотреть фильм «Зажги красный фонарь», о «культурной революции» в Китае. Хендл помогала Баланчину ставить «Мещанина во дворянстве» и с тех пор поддерживала дружбу