Шрифт:
Закладка:
Рудольф быстро переключил свое внимание на «Американ балле тиэтр», художественным руководителем труппы которого в сентябре 1989 года, после ухода Барышникова, стала Джейн Херманн. Нуреев ожидал, что Херманн предложит ему руководство коллективом или пригласит поставить один из его балетов. Но она этого не сделала. И даже не попросила его поучаствовать в гала-представлении по случаю 50-летия труппы в Сан-Франциско, где как раз в это время Рудольф выступал в мюзикле «Король и я». На ужине, данном Херманн после этого гала-концерта, Рудольф еле сдержался, выслушивая восторженные отзывы о торжестве колумниста Херба Каена. «Нуреев выглядел угрюмым, – сообщил в своей колонке на следующий день Каен. – Чем больше людей восторгались гала-представлением, тем мрачнее он становился».
Конечно, две недели в городе, где им с Марго однажды довелось провести ночь в тюрьме, помогли Рудольфу отвлечься. Он неоднократно обедал и ужинал с Армен Бали и Жаннетт Этеридж, побывал в имении Макаровой в Напе и на вечеринке, устроенной в день премьеры в его честь (помимо Макаровой там присутствовали и другие местные знаменитости – наследник нефтяного магната Гордон Гетти и писательница Даниэла Стил). Однако разочарование Рудольфа постепенно нарастало и в итоге вылилось в безобразную сцену в ресторане Джереми Тауэра «Старс». Нуреев набросился на Херманн, обозвав ее «еврейской п…й»[314].
Херманн знала, что Рудольф хотел, чтобы она сделала его содиректором.
«Ему было бы приятно сказать Берже: “Да пошел ты! Я теперь в Балле тиэтр”. Я не могу винить за это Рудольфа», – говорила потом Херманн. И тем не менее она отказала ему в работе. Художник Оливер Смит, бывший содиректор труппы с ее основательницей Люсией Чейз, уже вызвался вернуться на этот пост[315]. Труппа была «по уши в долгах», и задачей Херманн было вызволить ее из долговой ямы. А «Совет не согласился бы на назначение Рудольфа. Его постановки отличались пышностью, а денег на новые декорации и костюмы у компании не было». Да и со здоровьем у Нуреева стало «совсем худо», и от глаз Херманн это не укрылось.
А вскоре она убедилась, как нелегко поддерживать дружбу с Рудольфом, если ты не мог оказать ему профессиональную поддержку. «Поскольку он верил в меня, он воспринимал это так, словно я его предала». Лилиан Либман, помогавшая Нурееву проводить сезоны его «Друзей», однажды предупредила Херманн: не стоит принимать ее ценность для Рудольфа за дружбу. «Она сказала мне: “Иногда он может не звонить мне полгода, потому что я не запланировала для него сезон”. А вот Рудольф думал иначе. Он считал, что именно Херманн перестала ценить его так, как ценила в те времена, когда он каждый вечер обеспечивал ей полный зал в «Метрополитен-опере».
Друзья Нуреева пропускали мимо ушей его эпитеты вроде того, каким он удостоил Херманн. Типичные для него выходки, хоть и грубые, – пожимали плечами многие. Но некоторые смотрели глубже и задавались вопросом: а не был ли Рудольф антисемитом? И после того, как Рудольф допустил несколько антисемитских выпадов в адрес Херманн, Герберт Росс прекратил с ним общаться. «Я последний человек, который стал бы ее защищать, но я сказал ему: “Из-за подобных высказываний погибли шесть миллионов человек”, – а он просто напустил на себя этот свой глуповатый вид». Балетного критика «Нью-Йорк таймс» Анну Кисельгоф Нуреев называл в приватных беседах «жидовской сукой», а большинство представителей прессы – «еврейскими левыми либералами». Лилиан Либман впоследствии сожалела, что не осаживала его за такие слова, хотя и Джейн Херманн, и тот же Герберт Росс сомневались в том, что Рудольф был настоящим антисемитом. «Я всегда приписывала это его привычке сквернословить», – призналась Херманн. Среди друзей и наставников Нуреева многие были евреями, в том числе Евгений Поляков, Джейкоб Ротшильд, Ева Евдокимова, Валерий Панов, Лилиан Либман, Сол Юрок, Горлински и Гроссман. По мнению Полякова, Нуреев не вкладывал в свои слова того смысла, который усматривали в них другие: «В России, если вы действительно антисемит, то не будете общаться с евреями, а у Рудольфа было много друзей-евреев. И если он позволял себе какие-то высказывания в адрес Джейн Херманн, то вовсе не из-за ее вероисповедания. А просто потому, что недолюбливал ее».
А вот Эндрю Гроссман был уверен, что Рудольф «ненавидел евреев. У него была навязчивая идея, что евреи контролируют деньги в банках. «Однажды мы были в Атланте, – рассказал он, – и принцесса Фирьял попросила его произвести сбор средств в поддержку палестинцев. Рудольф было согласился, но я предупредил его: “Если вы это сделаете, с вашей карьерой в свободном мире будет покончено”. И он отказался от этой затеи. Он вырос в то время, когда к евреям в России относились как к козлам отпущения. Это глубоко укоренилось в культуре, и он не всегда мог над этим возвыситься. Хотя ко мне относился хорошо. Конечно, вы можете сказать: “Да он просто использовал тебя, потому что ты умный еврей. Сметливый Шейлок”. Но я никогда этого не ощущал».
Рудольф в шутку называл Михаила Барышникова Мойшей. Но, по мнению самого Барышникова, это не имело ничего общего с антисемитизмом, хотя многим казалось, что Рудольф считал подобное прозвище «унизительным». По словам Барышникова, у Рудольфа «не было предубеждений, во всяком случае, на расовой почве. Его отношение к людям определялось личными мотивами. Да, он иногда менял свое мнение о людях. И да – он мог ополчиться на людей, если они – в его глазах – были к нему нелояльны. Но насчет Мойше и Миши – это полная чепуха… мы как только друг друга не называли… Вы же знаете, Руди был несдержан на язык. И мог запросто обругать кого-то, особенно когда был возбужден».
В феврале 1990 года Нуреев в последний раз выступил в мюзикле «Король и я». А спустя месяц начались Прощальные гастроли Рудольфа Нуреева в Мексике. Так, во всяком случае, их окрестили промоутеры. Сам Нуреев всячески отрицал намерение покинуть сцену в пятьдесят два года. Из первоначального состава группы «Нуреев и друзья» в ней к этому времени остался только Шарль Жюд. А Нуреев уже второй год подряд
