Робертсон. «А ведь переверни он свою карьеру и добейся настоящего успеха в том мюзикле, его бы ждал блистательный триумф, – предположила Джейн Херманн. – Да только, не слыша хороших отзывов, он просто отрабатывал гастрольные спектакли ради денег. Сумма и вправду была большая, а деньги он любил, но они похоронили его шанс изменить что-то в своей актерской судьбе». Через несколько лет Рудольф признался Робертсон: «Помнится, я выступал из рук вон плохо в мюзикле “Король и я”». И Лиз не могла с ним не согласиться.

Грев оставил Рудольфа в Бостоне и наотрез отказался к нему возвращаться. Вскоре он уехал во Флоренцию танцевать в нуреевском «Дон Кихоте». И там познакомился с балериной, ставшей его женой. И хотя они с Рудольфом иногда встречались после этого и продолжали контактировать по телефону, их близким отношениям пришел конец. Нуреев и дальше консультировал Грева, но, когда тот спустя год надумал его навестить, Рудольф не велел ему приезжать. «Не хочу снова заваривать ту же кашу», – отрезал он.

* * *

Мучительная любовь пожилого мужчины к мальчику стала темой последнего полномасштабного балета, созданного для Нуреева. Премьера «Смерти в Венеции», поставленной Флеммингом Флиндтом по новелле Томаса Манна состоялась в Вероне в мае 1991 года. Поставленный на музыку Баха, балет явно содержал намек на личную драму Рудольфа. И Нуреев мог легко отождествить себя со своим героем – немолодым писателем Густавом фон Ашенбахом, одержимым влечением к красивому подростку-поляку Тадзио. Он знал по личному опыту, насколько власть полового влечения порою пересиливает разум. И балет получился до боли откровенной метафорой его закулисной ситуации: пока таинственная чума распространяется в Венеции, стареющий мужчина, сидя у моря, наблюдает за играющим светловолосым мальчиком, а его жизнь угасает. В числе первых критиков, посмотревших балет, был Джон Персиваль. «Блестящее исполнение [танцовщика] превалировало на сцене – как в его неподвижности, так и в его движениях», – отметил он.

К тому времени Нуреев уже успел станцевать в еще одной новой работе Флиндта – «Шинели», «скроенной» специально для Рудольфа незадолго до его участия в мюзикле «Король и я». Этот балет был основан на повести Гоголя о бедном мелком чиновнике, верящем, что новая шинель чудесным образом изменит его жизнь. И Нуреев представал в нем 51-летним мужчиной, каковым и являлся в действительности. Роль требовала, скорее, актерского мастерства, нежели технической виртуозности. Позже Флиндт признавал: хотя хореографическая канва принадлежала ему, все детали продумал Рудольф. Балетмейстеру понравилась трактовка танцовщика. Особенно его подача образа героя, Акакия Акакиевича, – в «фарсовой» чаплиновской манере. Критики тоже единодушно одобрили исполнение Рудольфа. На сей раз, дружно отметили они, он не состязался с более молодыми танцовщиками или, что еще хуже, – с самим собой, только более молодым.

И все-таки воспоминания о юном Нурееве витали в воздухе, когда в ноябре 1989 года он вернулся на сцену Кировского – впервые после 1961 года. Его пригласил художественный руководитель балетной труппы театра и бывший соученик Олег Виноградов. Минуло тридцать два года после ослепительного дебюта Нуреева в дуэте с Дудинской. И тем не менее он принял предложение Виноградова – ему очень хотелось еще раз станцевать на сцене Кировского. Чтобы показать россиянам, каким танцовщиком он стал на Западе, Нуреев выбрал роль Джеймса в «Сильфиде» – одну из первых ролей, которым его обучил Эрик Брун. Но в Ленинград Рудольф прилетел с больной ногой, а потом – во время репетиции со своей 20-летней партнершей из Кировского, Жанной Аюповой, – порвал еще и икроножную мышцу на другой. Проявив несвойственное ему благоразумие, Нуреев предпочел танцевать «Шинель». Однако Виноградов наотрез отказался заменять спектакль. И репетиции «Сильфиды» под руководством его старой подруги и партнерши Нинель Кургапкиной обернулись для Рудольфа изнурительным опытом; он часто останавливался передохнуть. И, по словам Кургапкиной, постоянно спрашивал ее: «Ну что, танцевать мне? Или лучше не стоит?» Нуреев был убежден, что Виноградов решил его унизить. «Не знаю, почему я это делал. Возможно, ребячество… но я ведь из школы Марго Фонтейн… Если ты можешь стоять, значит, можешь и танцевать». Позднее Рудольф жаловался друзьям, что Виноградов его «угробил».

Вечером 17 ноября в зале волшебного Кировского театра в очередной раз погас свет. Занавес поднялся, и зрители увидели на сцене знакомую фигуру, сидевшую в кресле и притворявшуюся спящей. Странный это был вечер. Большое соло Нуреева в первом акте вызвало лишь жидкие аплодисменты, но во втором акте он выступил лучше, а убедительность и прозрачность его трактовки стали откровением для давних поклонников Рудольфа. За это и за волнение, пережитое от встречи с ним, публика отблагодарила танцовщика получасовыми стоячими овациями. Один из критиков потом резюмировал: «Трагедия для ленинградской публики заключается в том, что ее нынешняя встреча с Нуреевым произошла слишком поздно. Нас разделяло с ним пространство, а теперь мы еще больше удалились от него и во времени». Другой обозреватель с грустью заметил: «Мы пытались заглянуть сквозь время и увидеть его танец таким, каким он был тридцать или хотя бы двадцать лет тому назад. Наши овации были адресованы прошлому…» Все бывшие партнерши Рудольфа – Дудинская, Осипенко, Кургапкина, Колпакова, Тер-Степанова – сидели бок о бок в первом ряду. Его ленинградские подруги Тамара и Люба тоже присутствовали в зале, как и сестра Разида, и племянница Альфия (ни одна из них до этого не видела его танцующим). А в ложе для гостей не сводила взгляда со сцены Анна Удальцова, первая учительница Рудольфа в Уфе, которой было уже сто лет.

«Мой дорогой мальчик! Мой маленький мальчик! – расплакалась она в тот день, когда Нуреев почтил ее своим визитом, преподнеся в подарок шелковый шарф от Ива Сен-Лорана. – Помнишь, как меня называли твоей второй мамой?» Конечно, он все помнит, ответил Рудольф и с удовольствием предался с ней воспоминаниям. Удальцова рассказала ему, как однажды ей позвонил из Ленинграда Пушкин; он умолял ее повлиять на Рудика. «Скажите ему, чтобы он не работал так напряженно. Он никого из нас не слушает, может быть, прислушается хотя бы к вам».

«Слава Богу, я не послушал ни вас, ни его, – сказал Рудольф. – И я по-прежнему никого не слушаю».

Как и многим ленинградским друзьям Рудольфа, Удальцовой оказалось трудно примириться с тем, что мальчишка, которого она знала, стал звездой подобного масштаба. «Подумать только! Этот маленький грязный татарчонок теперь сидит рядом с Жаклин Кеннеди», – воскликнула она, глубоко уязвив Рудольфа.

Нуреев прибыл в Ленинград 12 ноября в сопровождении свиты, включавшей Дус, Луиджи, Филлис Уайет, поп-композитора Тони Вениса, итальянского психотерапевта, группу американских тележурналистов из «Санди морнинг», Си-би-эс