что угодно. Секретарша Вильхельма позвонила и попросила его к телефону. Мне казалось, он ходит на работу только из-за нее. Это была старая дева, жившая со своей матерью и время от времени — с залетными птахами, и Вильхельм часто повторял, что ему нужно исчезнуть, пока эта самая мать не умерла. В припадке черного юмора я сообщила секретарше, что у мужа скарлатина, на что она, издав изумленный вздох, пожелала ему скорейшего выздоровления. Позвонила моя мать и кисло поблагодарила за прекрасно проведенный вечер, но попросила в другой раз ее помиловать: никто из гостей не обронил в ее адрес ни слова. Зато министр культуры показался ей милым, таким сдержанным. Замуж нужно было выходить за него, а не Вильхельма. Недовольство матери по отношению к моим мужьям было безграничным. Она наверняка винила бедного отца, что не стал министром, раз оказалось, что нищенское детство этому не препятствует.

На четвертый день я отправила фру Андерсен наверх к Вильхельму с просьбой разжечь печь. С ней он всегда обращался хорошо. И он действительно спустился, когда фру с Томом ушли. Волосы его были всклокочены (в них по-прежнему оставалась засохшая рвота). С выражением бешеной ярости в глазах он схватил обеденный стул и швырнул его об пол — магазинная растопка вечно была влажной. Стулья нам оставила на хранение одна из моих подруг, которую я не видела несколько лет, — что сказать, если она вдруг объявится и потребует их обратно? Проклиная ленивых, ни на что не годных сук, он спустился в подвал, где продолжал шуметь, словно схватившись со смертельным врагом. Когда ему наконец-то удалось совладать с огнем и тот начал потрескивать, он поднялся и уселся напротив меня (я притворилась, что читаю газету) — в старом синем халате, излучая огромные волны опасности, — и мое сердце снова заколотилось от страха.

— Я должен изменить свою жизнь, — спокойно объявил он. — Мне тридцать восемь, и я не хочу кончить как полный неудачник. Ты презираешь меня, как и твоя мать презирает твоего отца. Я всё решил. И пойду к психиатру.

Я не возразила ему, хотя и знала, что все известные мне браки распадались, как только на горизонте появлялся психиатр. Но в целом я никогда всерьез не противилась чужой воле. Он слышал об одном хорошем специалисте и сразу условился с ним о встрече. Йенс Олесен, приверженец Фрейда. Вильхельм поднялся к себе, помылся и немного погодя спустился в своем полном костюме начальника отдела министерства, с белым платком, выглядывающим из верхнего кармана пиджака. Стоило бы поцеловать его и сказать что-нибудь приятное, но я боялась, что он оттолкнет меня. Кроме того, с рождением Тома его эротический интерес ко мне ослаб. Тем не менее я никогда не ревновала его к неизвестным девушкам, к которым он часто выбирался в город, хотя и знала, что мое равнодушие его ранит. В действительности мы уже давно терзали друг друга, как и многие другие: для влюбленности слишком знакомы, для взаимного наслаждения — знакомы недостаточно.

Возможно, прореха в наших отношениях затянулась бы сама собой, если бы этот проклятый Йенс Олесен не влез в нее, постоянно расширяя ее и указывая Вильхельму, что я одна всему причиной. Он забрался Вильхельму под кожу, смотрел его глазами и говорил его ртом. Это было одновременно и забавно, и невыносимо. Пять раз в неделю Вильхельм сломя голову мчался прямо с работы к Йенсу Олесену, а оттуда — домой, ко мне, под завязку набитый оружием, которым этот болван его снабжал. Поужинав и уложив Тома, он принимался расхаживать по комнате. Каждая его фраза начиналась со слов «Йенс Олесен утверждает…» И хотя все эти вещи, слова Йенса Олесена, были на самом деле довольно глупыми, они всё же производили на меня впечатление — так на меня действовали любые мамины слова в детстве. Йенс Олесен считал, что мужчина уровня Вильхельма не должен довольствоваться обедом из сосисок и спагетти по воскресеньям. Я тут же вычеркнула это блюдо из моего скудного кулинарного репертуара. Йенс Олесен уверял, что мужчина уровня Вильхельма не должен довольствоваться женой, которая не интересуется его работой. Я тут же спросила его о том, чем он на самом деле занимается в офисе, но не эту дурацкую работу имел в виду Йенс Олесен. Речь шла о еженедельных статьях в журнале «Финанстиденде». Правду сказать, я не читала ни одной. Ознакомившись с ними, я обнаружила, что они напичканы цитатами Хёрупа, известного мне еще со времен Эббе. (Это наблюдение я использовала несколько лет спустя, когда мы научились виртуозно причинять друг другу боль, пока же в этом деле мы были новичками.)

Далее Йенс Олесен утверждал, что наша настоящая любовь, на тот момент еще живая, была не чем иным, как «нездоровой зависимостью», построенной на невротической основе. Но тут херре Олесен зашел слишком далеко. Я купила бутылку виски, подкрасилась и надела платье времен Химмельбьерга — оно всё еще было мне впору. Как я и рассчитывала, в Вильхельме это пробудило нежные воспоминания, и впервые за долгое время он снова меня возжелал. Но в самый разгар объятий я почувствовала, что и здесь объявится Йенс Олесен, и была совершенно права: на следующий день пророк объяснил, что в постели я довольна скучна и мужчина уровня Вильхельма не должен довольствоваться женой, которая не проявляет эротической изобретательности. Именно тогда я решилась восстать против этого паразита, к тому же немало отяготившего нас финансово. Срок оплаты приближался, и, как утверждал Йенс Олесен, будешь обречен на вечную бедность, если купишь дом, не имея хотя бы одной кроны для первоначального взноса.

За советом я обратилась к Наде, подруге-психологине, совсем не подумав, что чем больше людей причастны к браку, тем хуже. Надя посоветовала прибегнуть к поддерживающей терапии, чтобы избежать развода из-за этого безумия. У нее есть знакомый психиатр, который, возможно, возьмет меня, хотя в среде врачей уже повсеместно поговаривают, что с головой у меня не всё в порядке. Психиатры до смерти устают от ежедневной работы с душевнобольными, предпочитая частных клиентов, у которых обычно всё в порядке. Моего психиатра звали Хёйборг. Он возглавлял отделение в Копенгагене и тем самым стоял на несколько ступеней выше убогого Йенса Олесена. Доктор Хёйборг был почти два метра ростом, с бесконечно длинным лицом и впалыми щеками. Его карие выпученные глаза излучали отчаяние, кажется, храня в себе горький опыт неудавшейся жизни. Но как только я начала рассказывать о попытках доктора Олесена подорвать мой брак, в них сразу заблестела надежда. Он объяснил: Олесен — неприятный, самоуверенный молодой