бурных событий, закончившихся нервным срывом, госпитализацией в психиатрическую больницу и нашумевшим брачным объявлением, которое писательница разместила в крупнейшей ежедневной газете Дании, где ее муж занимает должность главного редактора. Официально они всё еще состоят в браке, но сомнительный редактор сменил адрес».

Прореха в браке

Сложно назвать точное событие, которое в конечном счете привело нас с Вильхельмом к катастрофе. Так дети с закрытыми глазами раскручивают глобус и, несколько раз подряд попав пальцем в одно и то же случайное место, например в какой-нибудь остров в Тихом океане, начинают верить в таинственную связь с предназначенной им судьбой. И раз я выставляю свое прошлое напоказ, прожектор моих воспоминаний, щупальце блуждающей души неустанно, непоколебимо и упрямо направлено на ту далекую ночь, когда Вильхельма стошнило на штаны министра культуры. Мне стало страшно, а когда страхи прокрадываются в любовные отношения, то заседают там накрепко. Я подумала: он в жизни не простит мне этого. Мои родители только что ушли. Министр с красивой седой шевелюрой долго сравнивал свое бедное детство с детством Вильхельма (их отцы были из одного и того же местечка), и они так стремились перещеголять друг друга в описании страданий, что в конце концов казалось невероятным чудом, как никто из них не умер от голода в раннем возрасте. Мой отец сделал несколько слабых попыток рассказать о своем еще более нищенском и далеком детстве, но мать взглядом остановила его и прикрыла бокал с коньяком рукой. «С тебя на сегодня хватит, Дитлев, — произнесла она, — нам пора домой».

Она, кстати, могла бы на равных состязаться в убогих условиях воспитания, но была поглощена обидой, что я не замечала ее весь вечер. Она периодически припоминала мне это до тех самых пор, пока не ополоумела. Кроме того, она совершенно серьезно упрекала меня, что я забыла забрать лавровый венок: он бы пригодился для приготовления мяса. Речь о «Золотых лаврах» Гильдии книготорговцев, в то время — большая честь, ведь я стала первой женщиной, получившей эту награду. Вильхельм написал для меня речь в последний момент. Я же, ни жива ни мертва от смущения, читала ее под щелканье фотовспышек. Раньше мне никогда не приходилось быть в центре столь большого празднества, и до подачи кофе я даже не успела заметить, как оделись Вильхельм и моя мать. Последняя мне, по сути, была безразлична: ее жизнь была сплошной цепью обид; но ощущение Вильхельма, часы напролет прокручивающего в голове мысли, что он лишь приложение к знаменитой жене, всего-навсего очередной начальник отдела в министерстве и никого из собравшихся не интересует, — это ощущение могло иметь бесчисленные последствия для нашего брака. Сидевшие рядом с нами трое мертвых писателей (я имею в виду, их уже нет в живых, как и многих других) ошеломленно таращились на Вильхельма, пока его тошнило, после чего я оторвала его голову от парадных брюк министра культуры и помогла подняться. «Ничего страшного, — произнес чиновник. — Вашему мужу просто стало плохо». Вильхельм оттолкнул мою руку, когда я попыталась его поддержать. Он будто изрыгал всю горечь и обиду существования — по устланному коврами коридору Союза инженеров и в такси до дома, где он воспользовался внутренним карманом взятого напрокат парадного костюма и внезапно провалился в сон, похрапывая, — бледное лицо покрыто рвотой до самых коротких жестких ресниц.

Когда мы наконец-то вошли в пустой дом в Биркенрёде, уже светало и доносилось пение птиц. Том, которому тогда было два года, ночевал у фру Андерсен. Я дотащила Вильхельма до стула и попыталась помочь раздеться, в ответ он пнул меня в живот. Каблук его туфли проделал прореху как в моем длинном белом парчовом платье, так и в нашем браке, и теперь в нее могли свободно влезать другие люди — либо с благородным намерением зачинить дыру, либо с более простой целью увеличить ее. Стоя посреди комнаты, я ощутила знакомую смесь страха и сочувствия, как в детстве, когда мать колотила меня. Страх стать объектом ярости и сочувствовать бессилию и отчаянию, которые таились за этой яростью. «Ты поплатишься, — рычал Вильхельм, — что втянула меня в эту дурацкую комедию. Сплошь напыщенные артисты! Если подумать, без меня ты никем бы не стала! Когда мы встретились, ты была тупой наркоманкой. Не знала ни Рильке, ни Элиота, ни Пруста. Которых ты сейчас вовсю используешь для своего плагиата».

— Ты хочешь развода? — в ужасе спросила я.

— Нет, мой милый друг, так просто ты не отделаешься.

Я отправилась в постель, но, несмотря на невыносимую усталость, заснуть не смогла. Моя комната выходила в сад. Во всех браках я настаивала на том, чтобы спать одной: меня до сих пор не покидала неистовая детская мечта о собственной комнате. И с этого момента я начала познавать характер Вильхельма, словно исследовательница в нетронутом и опасном краю. Я была счастлива и считала, что и он тоже, а когда он слишком явно выказывал, что ему недостает счастья, то никогда не задумывалась, что это может быть как-то связано со мной. Теперь же я знаю: разгорелось нечто, что уже давно тлело, но пока не было нужды рисовать это осознание на стенах моей комнаты.

Несколько следующих дней Вильхельм оставался у себя в постели наверху. Казалось, вся наша мебель была результатом объединенных хозяйств. Мы демонстративно проявляли безразличие к вещам. Весна выдалась холодной, печка не топилась. Она была очень старой, и никто, кроме Вильхельма, не умел с ней обращаться. Стоило кому-нибудь другому коснуться ее, как крышка и решетка отваливались, и никакими силами не удавалось приделать их обратно. Мне пришлось наврать фру Андерсен, что у Вильхельма жар, и, уходя, она забирала Тома с собой и ни капли не жалела, потому что так он почти всё время принадлежал ей. Дрожа и похныкивая, он носился по комнатам, руки — в детском фартучке, я же немного завидовала этому ее сиянию уютного тепла, которым не обладала и не припомню, чтобы когда-нибудь испытывала сама. Я обожала этого нежного и сказочного мальчика, в которого он превратился (как мальчика из моих мечтаний), но с удовольствием доверила всё раннее детство попечению фру Андерсен.

В эти промозглые дни мы кутались во всё, что находили шерстяного или просто теплого, но фру Андерсен считала, что этому пора положить конец: ее муж не был в восторге от того, что маленький человеческий сверток ни свет ни заря заползал в его супружескую постель. Хотя в остальном она считала, что если мужчина сыт и знает, где висят чистые рубашки, то его можно уговорить на