станции немного больше положенного. Она привыкла задерживаться в любом состоянии, даже самом несчастном. И для этого повзрослевшего ребенка любовь, как и для Вильхельма, безнадежна. Она меж тем тоже заметила цифры, лишенные всякой нежности и поэтичности, как удар кулаком в лицо. С Прекрасноволосым она договорилась поужинать. Ему пришлось назвать свое издание, чтобы она поняла, кто ей звонит. Свое прозвище он получил благодаря Вильхельму. И когда всё стало по своим дьявольским и одновременно счастливым местам, она знала, хотя и не отдавая себе отчета, что переговорщики уже в пути; начало беспощадному разрушению комнаты Вильхельма уже положено.

11

На лестничной площадке стояла старая ведьма, вцепившись в хрупкую беззащитную лапу мраморного льва, которая всё еще хранила следы карандашей Тома и его единомышленника, — они раскрасили конечность в фиолетовый цвет. Лизе хотела проскользнуть мимо, но шипящие остатки голоса прорвались сквозь шаткие зубы, и попытка к бегству провалилась.

— Я вчера разговаривала с вашим мужем. Рассказала, что невинный мальчик попал в когти подлого парня с панели, слишком старого и ленивого, чтобы ходить к благородным господам — из тех, что так и рыщут в метро на Ратушной площади в поисках кое-чего за свои деньги. И если он не поторопится спасти сына, то не за горами день, когда на пороге дома окажется полиция.

— И что он на это ответил? — тихо перебила Лизе. Вот уж четыре месяца она только и думала, что о последних часах, которые провела наверху в арендованном доме так, словно ее поймали и затолкали в «тигриную клетку», где ни лежа, ни стоя нельзя было распрямиться во весь рост. Прорываться через эту клетку удавалось только с помощью слов — правда, их приходилось искать в мире, потому что сами они отказывались возвращаться к ней. Ее взгляд завис на рыхлом, затхлом лице старухи: Лизе не сомневалась, что та умирает с голоду. Как и многое другое, она подметила это лишь краем сознания, которое прокладывало своеобразный канал для новых впечатлений, переживаний и опыта с того дня, когда она рухнула без сознания в объятия Милле.

— Что он еще вернется.

Слова брызнули с губ старухи непроизвольно, точно капельки слюны. Лизе выдавила из нее эти слова, потому что нуждалась в них. Она улыбнулась и хотела было сказать что-нибудь неимоверно милое, но вместо этого между ними повисло молчание, как это бывает между сестрами, которые выросли вместе и в словах не нуждаются. «Это любовь», — подумала Лизе с изумлением, когда женщина выпустила лапу льва из рук и с удивительным проворством удалилась по лестнице. На ум Лизе пришла собственная мать. «Ты уродлива», — твердила она тринадцатилетней Лизе, собираясь пойти на танцы с сыном. Теперь все они мертвы, и в этом заключалось подлинное одиночество: говорить о детстве больше было не с кем. Только она одна могла вспоминать островок гостиной, который, казалось, плыл где-то между небом и землей, вмещая в себя трех людей, определивших ее судьбу. Любила бы она Вильхельма так же сильно, если бы он не напоминал ей мать? («Сама виновата, — говорил он нежным и опаснейшим тоном, — что твоему языку не хватает смелости. Как и этой строке». Бумаги с детским почерком: она до сих пор не научилась прятать их до его прихода, они застывали и умирали в его руках, пока он расправлялся со стихотворением — холодным трупом, запеленатым в белые кружева, «разломанным напополам на слове „сердце“». Она смотрела на него, завороженная его чистой злобой, горящим желанием вогнать кол в самую мягкую и беззащитную ее часть. В мерцающем тумане стыда она разорвала бумаги на мелкие кусочки, еще больше привязавшись к нему, неспособная на гнев.) В одно мгновение все эти мысли пронеслись в ней. Их вызвало выражение во взгляде старухи: та напоминала ведьму, которая сочла запертого в сарае Ханса достаточно упитанным, чтобы его зарезать.

Лизе шагнула навстречу реальности, смело — так бросаешься в холодные и бездонные воды, где сразу же надо плыть. И там, между воротами и такси, стояли два переговорщика и пялились на нее с неприкрытой наглостью, которую не нужно скрывать перед брошенной женщиной, хотя и решившейся в совершенно непозволительном возрасте стоять за себя.

— Можно с вами пообщаться? — спросил один из них.

— Не сейчас. Я иду на встречу, — взвешенно ответила она волшебной фразой, к которой раньше никогда не прибегала. Взглянула на часы на запястье, но без очков ничего не увидела. Ей были хорошо знакомы оба мужчины: ранее они уже пытались склонить их к переезду, после того как профсоюз выкупил здание. Вильхельму всегда удавалось быстро выпроводить их за дверь — стоило только упомянуть тот или иной параграф жилищного законодательства.

— Может, сегодня после обеда? Например, в пять часов — вам подходит?

— Великолепно, фру Могенсен. Нам это отлично подходит.

Стоя и глядя вслед удаляющемуся автомобилю, оба неожиданно напомнили пару мальчишек, получивших выговор. Затем они обменялись взглядами и пришли в себя.

— Не за горами момент, — объяснил один, — когда она не сможет позволить себе такси.

— Вопрос в том, — ответил другой, — как долго она сможет позволять себе эту квартиру. Не думаю, что ее муж горит желанием вносить арендную плату.

— И содержание парня в придачу!

— В квартире, что мы ей предложим, места ему не будет. Если уж на то пошло, мы вообще-то делаем ей одолжение.

Оба посмотрели наверх, на окно в комнате Вильхельма: там всегда были опущены шторы. Курт наблюдал за ними через прореху, даже не догадываясь, кто это такие. Они могли быть полицейскими в штатском. Сегодня фру Андерсен поднялась забрать его чемодан, но ей заявили, что Курт сам должен прийти за ним, предварительно выплатив задолженность за полгода аренды. Фру Андерсен передала ему сообщение без всяких комментариев. А своему мужу сказала: хочется надеяться, что юноша не станет тянуть деньги из бедной доверчивой женщины, у которой и без того забот хватает. И что может быть в этом чемодане, кроме кучи грязного тряпья? Курт так рьяно пытался заполучить его обратно, будто там хранилась отпиленная голова или что-то подобное.

— Мы хотим предложить вам написать серию материалов о…

Харальд всегда запросто начинал фразы и предоставлял другим их закончить, как это делают заикающиеся люди. Лизе это уже подметила, когда они обсуждали заказ в ресторане.

— Моем неудавшемся браке? — с улыбкой предложила она.

— Так точно, — с облегчением подтвердил Харальд. Его голова напоминала яйцо с нарисованным поверх лицом. Воздух между ними мерцал от взаимопонимания. В бокалах плыли разноцветные огни, люди за соседними столиками рассматривали их с дружелюбным