сказал (а остальные преданно его поддержали), что превосходство из расчета по крайней мере два к одному требуется для успешного наступления не только в районе главного прорыва, но и по всему фронту военных действий. Реализация такой доктрины потребует невиданных людских ресурсов, техники, тылового обеспечения. Советские командиры соглашались, что подавляющее превосходство необходимо в районе прорыва, но не понимали, зачем такие огромные скопления войск на спокойных, второстепенных участках.

Еще больше их тревожило, что планы и подсчеты, которые должны были усилить Красную армию, дать ей возможность противостоять германской угрозе, предполагалось завершить лишь к началу 1942 года. Но война, быть может, не захочет столько ждать.

По коридорам Кремля и Наркомата обороны ползли слухи, и все же чувствовалось, что действия, предпринятые после совещания, продиктованы вовсе не кризисом, не чрезвычайными обстоятельствами. Среди командного состава новые перестановки. На должность начальника штаба вместо маршала Мерецкова назначили генерала Жукова главным образом потому, что доклад Мерецкова о маневрах, сделанный 13 января в Кремле, не понравился[29].

Генерала М.П. Кирпоноса перевели из Ленинграда в Киев, а генерала Маркиана Попова – с Дальнего Востока на место Кирпоноса в Ленинград.

По мнению советских маршалов, переживших войну, в январе 1941-го главная ошибка была в том, что Сталин не хотел верить в близость войны и не отдал приказа о подготовке срочных планов.

Конкретной информации о намерениях Германии накопилось у Сталина вполне достаточно, и ее количество заметно росло. Первым намеком на то, что может произойти в будущем, явилось донесение, которое Кремль получил в июле 1940-го от советского разведывательного управления (НКГБ). В нем сообщалось, что нацистский Генеральный штаб запросил у германского министерства путей сообщения данные о возможности перебросить по железной дороге войска с запада на восток. Именно в это время Гитлер и его Генштаб начали серьезно рассматривать вопрос о нападении на Россию; к 31 июля 1940 года составление военных планов уже шло полным ходом[30].

Нет указаний на то, что Сталин или еще кто-нибудь из высших советских руководителей обратили внимание на первые предупреждения разведки. Лишь после недружественных переговоров между Молотовым и Гитлером в Берлине в ноябре 1940 года, когда выявились германо-советские разногласия по поводу сфер влияния и раздела мира, среди советских военных начались разговоры об изменении в отношениях с Германией и о том, что это может привести к войне. Маршал А.М. Василевский, сопровождавший Молотова в Берлин, вернулся с уверенностью, что Германия нападет на СССР. Его мнение разделяли многие военные. «Молотов, конечно, сообщил Сталину о всеобщей уверенности, что рано или поздно Гитлер нападет, – думал Василевский, – но Сталин не поверил». Осенью 1940 года Главное командование дважды представляло правительству мобилизационные планы стратегического развертывания советских вооруженных сил в случае нападения немцев, но они не возымели действия. Еще в сентябре 1940 года советские командиры на западной границе говорили о гитлеровском «дранг нах остен», о том, что Гитлер носит в кармане портрет Фридриха Барбароссы. Анализировались военные учения, основанные на предполагаемом нападении немцев, но при этом политработники осуждали генералов за «германофобию».

Для военных было небезопасно открыто высказывать свои мысли о Германии, пока Сталин упорно надеялся, что Гитлер будет выполнять советско-германский пакт. После переговоров Гитлера с Молотовым Сталин и Молотов стали отмечать, что Германия не так точно и тщательно, как прежде, выполняет связанные с пактом обязательства. Однако серьезного значения этому не придавали.

18 декабря Гитлер утвердил план «Барбаросса», план вооруженного нападения на Россию. На следующий день в полдень он принял нового советского посла В.Г. Деканозова, который почти месяц ждал в Берлине возможности вручить свои верительные грамоты. Гитлер очень любезно принял Деканозова, извинился, что «был очень занят военными делами» и не мог встретиться раньше. Через неделю, в первый день Рождества, советский военный атташе в Берлине получил анонимное письмо с предупреждением, что немцы готовятся напасть на Россию весной 1941 года. К 29 декабря в руках советской разведки были основные сведения о плане «Барбаросса», его масштабах и намеченном времени осуществления.

К концу января в Москву из Берлина вернулся японский военный атташе Ямагучи. О своих впечатлениях он рассказал сотруднику советской военно-морской дипломатической службы. Немцы, сказал он, весьма недовольны Италией, им нужно другое поле деятельности.

«Не исключаю возможности конфликта между Берлином и Москвой», – заявил, в частности, Ямагучи.

Маршалу Ворошилову доложили об этом 30 января 1941 года.

К концу января Наркомат обороны был достаточно встревожен, стали составлять общую директиву для пограничных частей и флотов, при этом впервые Германия упоминалась как возможный противник в будущей войне.

Примерно в то же время Главное политуправление Красной армии обратилось к Жданову, который возглавлял идеологическую работу партии, с предложением об усилении в армии основ пропаганды. Если слишком подчеркивать «всепобеждающую силу» Красной армии, постоянно убеждать, что она слишком сильна и никто не осмелится на нее напасть, создается чрезмерная уверенность. Надо подчеркивать, настаивал Главпур, что необходима бдительность, готовность, сознание того, что существует опасность нападения. Но Сталин категорически запретил такой подход, боясь, что немцы его сочтут подготовкой к нападению.

В самом начале февраля в Наркомат военно-морского флота стали почти ежедневно приходить сообщения о прибытии немецких военных специалистов в болгарские порты Варна и Бургас и о подготовке к размещению береговых батарей и зенитных частей. Седьмого февраля об этом доложили Сталину. В то же время ленинградское командование сообщило о передвижении германских войск в Финляндии, о переговорах немцев со шведами насчет переброски германских войск через шведскую территорию.

Где-то около 15 февраля в советское консульство в Берлине явился немец, рабочий типографии. Он принес немецко-русский разговорник, который у них печатали огромным тиражом. Там были такие фразы: «Где председатель колхоза?», «Вы – коммунист?», «Как фамилия секретаря партийного комитета?», «Руки вверх, или буду стрелять!», «Стой!», «Сдавайся!».

Ясно было, что имелось в виду.

Посольство в Берлине отмечало, что в немецкой печати все больше появляется заметок о «военных приготовлениях» на советской стороне германской границы. Такие же зловещие сообщения появлялись перед нападением Германии на Польшу и Чехословакию.

Но казалось, ни одно из этих донесений не в силах было нарушить олимпийское спокойствие Сталина. В День Красной армии, 23 февраля, Наркомат обороны по указанию Мерецкова издал приказ, в котором Германия была названа возможным противником и пограничным районам предлагалось произвести необходимую подготовку. Но к этому времени на место Мерецкова назначили Жукова; новый начальник Генерального штаба не особенно много сделал во исполнение приказа Мерецкова. Решено было создать 20 новых механизированных корпусов, увеличить количество частей ВВС, но толку было мало, поскольку отсутствовали необходимые для этого