- Ты – мой друг, - упрямо проговорил Иванов, вынимая амулет из кармана, в ярком свете уличного фонаря он смог разглядеть то, что не увидел там, у постели Фёдора.

- Это понятно, просто, я ведь смирился уже, Таня гроб заказала, все готовы были. А тут ты взял и… если эта штука одноразовая, ты ведь мог и кого-то другого, из молодых, мне-то всё равно помирать, не сейчас, так через десять лет, через пятнадцать.

- Феденька, - укоризненно сказал Иванов. – Завязывай, а. Ну, чего ты ноешь, радоваться надо. Не знал я, что амулет сломается, а если бы и знал, поступил бы точно так же. Просто потому, что ты был рядом и умирал. Других умирающих поблизости не было, я ни о ком больше не думал. Повезло тебе, вот и живи. И не проговорись никому, а то меня подставишь.

- Да я молчу, и всю жизнь молчать буду, - виноватым тоном сказал Фёдор. – Только мысль гложет: что это было, и откуда оно у тебя?

- Меня эта мысль тоже гложет, - сообщил Иванов. – Возможно, когда-нибудь выясню, тогда и расскажу. А пока прими, как данность. Всё, пока, в ближайшие дни пропаду со связи.

Он отключился, а потом ещё раз посмотрел на амулет. Так и есть. Крест сменил цвет, лопасти были теперь не тёмно-зелёными, а чёрными, как антрацит, не блестящими, а словно бы поглощающими свет. Красноты не осталось, заряд явно израсходован в ноль. Он надел его на шею и попробовал пройтись. Бесполезно. Привычная уже усталость не наваливалась, организм вообще не замечал украшения. Так и есть, вылечив почти мёртвого, он перегорел. Теперь это просто красивая вещь. Впрочем, всё равно, есть смысл брать с собой, быть может, где-то можно достать второй такой, или этот починить. И тогда он, в полном соответствии с заветами Фёдора, поднимет кого-нибудь из молодых, мало ли парней и девок в инвалидных колясках, или детей, от онкологии умирающих. А пока одной полезной штукой меньше. Придётся найти круглосуточную аптеку и прикупить побольше бинтов и йода. Пригодится.

Глава седьмая

Лодка оправдывала себя полностью. Потраченных денег было нисколько не жалко. Приличные размеры позволяли загрузить всё необходимое, ещё и самому оставалось место. В наличии были вёсла, но пользовался он только одним, и то, больше для того, чтобы менять курс.

Скорость течения не впечатляла, двигался он чуть быстрее пешехода. Но, даже десять километров в час – это сто двадцать километров в день, и то, если он будет ограничиваться исключительно световым днём, притом, что плыть можно и ночью. Да и на вёсла налечь можно, тогда десять километров в час превратятся в двадцать.

Первый день путешествия ничем особым не впечатлил. Огромные пространства, солнечная погода, глубокие речные воды. Хотелось выплыть на середину и размахивать веслом, распевая про Стеньку Разина. Но имелось у него занятие поинтереснее. Он смотрел по сторонам, временами вооружаясь биноклем.

Поначалу, ничего интересного не увидел. Всё то же самое, справа – степь, слева – лес, правда, лес становился то гуще, то реже, а степь становилась холмистой, что здорово ограничивало видимость. И горы, что раньше были на самом горизонте, теперь приблизились настолько, что можно было даже отдельные вершины разглядеть. Только к вечеру, уже выбирая место для ночлега, он обнаружил нечто интересное.

По левому берегу тянулся густой лес, в котором преобладали хвойные. Тянулся довольно далеко, но в одном месте в него вдавалась огромная проплешина, диаметром, наверное, в километр. Решив, что картина несколько выбивается из привычного, он решил пристать и осмотреться.

Лодку привязал на краю, а сам, спрыгнув на прибрежный песок, отправился на поиски. Чутьё не обмануло, деревья исчезли не просто так. Это была вырубка, повсюду оставались приметные пеньки. Здесь когда-то были люди, валили лес, потом, надо полагать, сплавляли по реке. Река узковата, но плоты гонять можно. Ещё один аргумент в пользу наличия поселений ниже по течению.

Побродив по вырубке, он сделал несколько выводов. Люди здесь были не особо рачительные. Стволы деревьев они вывезли почти все, а вот сучья, некоторые из которых были сами как ствол, бросили, хотя это ведь отличное топливо. А ещё эту вырубку забросили и, кажется, в спешке. По состоянию пней он определил, что работы велись года два назад, или даже больше. Нашёл место, где лесорубы отдыхали, большой костёр, колышки от палаток, полуразрушенный шалаш, и даже…

А вот эта находка его не удивила, но заставила выругаться. Здесь вообще живые люди есть? Метрах в десяти от кострища лежал очередной скелет. В спокойной позе, руки вдоль тела. Отчего он умер? Подойдя поближе, Иванов осмотрел кости внимательнее. Скелет старый, наверное, ровесник вырубки, возможно, он и стал причиной того, что вырубку забросили. Может, болезнь какая напала? Иванов присел рядом на корточки и кончиком ножа отодвинул кусок сгнившей рубашки. Ага.

На первый взгляд следов насильственной смерти не имелось, лежит себе человек, мужчина, средних лет, среднего роста и средней комплекции. Единственная странность – отчего не похоронили. Теперь же он заметил вторую странность: в груди его, между рёбер, торчал кусок дерева, полусгнившая палка. Значит, всё-таки убит. Или сам на сук напоролся? Сложно вот так напороться, чтобы тебя палкой насквозь пробило. Может, с высоты упал?

Иванов нагнулся и посмотрел сбоку. А ведь палка непростая, сверху тупая, а снизу заострена, сам кончик уже отгнил, но видно, что конец напоминал карандаш. И дерево знакомое, осина. Нда.

Иванов привстал и крепко задумался. Итак, здесь люди валили лес, потом куда-то срочно свалили, вон, даже несколько стволов лежат с наполовину срубленными сучками. Но перед этим один из них получил в грудь осиновый кол. Интересно, при жизни или уже после смерти, чтобы не встал? А для чего вообще кол забивают? Мысль напрашивалась сама собой, воображение рисовало картину, как на них