Шрифт:
Закладка:
Я смотрела, как мама поднимается по лестнице. И у меня вдруг возникло чувство, что ей недолго осталось. Что одна она не продержится. Что когда папу похоронят, в ней что-то сломается. Как у тех птиц, которые умирают, когда гибнет их половинка. А потом я взяла себя в руки. Какая нелепость. Родители всегда были как бы одним целым, мне трудно представить мать без отца. Но она вполне способна это пережить. Это ведь главная ее черта – способность выдержать все.
Немного погодя спустился Стефан с детьми. Ирис надела юбку наизнанку. На Саше заляпанный пуловер. А Эмма заявила, что не нашла колготки. Физиономии у всех троих похоронные. Хоть тут не подкачали. Я знаком велела им следовать за мной, и мы снова пошли наверх.
Сцена вторая
Антуан
Дверь закрылась, и мы наконец остались одни. Брошенные бокалы на столе. Бутылки из-под шампанского – все употребили, что такое мы праздновали, интересно знать? Картонные тарелки с россыпью крошек от птифуров и лотарингского киша, ленточками сала от холодного жаркого, мазками майонеза. Мама прилегла на диван и закрыла глаза. Эмма тихонько гладила ее руку. Она весь день проплакала. Для нее это первые похороны. И, как назло, ее любимого дедушки. Без всякой подготовки. Свалилось на голову сразу все. Слезы. Гроб. Яма. Горсти земли. Речи. Возмутительный бред, выданный священником, – типа ему там теперь хорошо, может, даже лучше, чем раньше, он в свете Божием и еще невесть что. В свете Божием, мать вашу, он в земле, его черви ждут.
Свои первые похороны я прекрасно помню: хоронили отца Лиз. Сплошной ужас, потому что все было противоестественно. Его возраст. То, как он умер. Дети, которых он оставил сиротами. Вдова, на которую все смотрели косо, как будто она была в чем-то виновата, как будто на нее сердились, что она не смогла помешать. Уже в тот день Эрик лучше, чем я, понимал, как вести себя с Лиз. Словно откуда-то знал. Нужные слова. Жесты. Манеру держаться. А я был раздавлен, без сил, ни на что не способен.
Клер заняла пост у раковины и принялась мыть посуду. Глаза распухшие, косметика потекла. Она постарела на тысячу лет. В саду я увидел Поля. Он курил и прослушивал голосовые сообщения, прилип ухом к телефону. Еще легко отделался, подлец. Такого я не ожидал. Думал, с ним никто разговаривать не будет. Или даже прогонят его, почему нет. Но все вышло не так, как я себе представлял. Наоборот, все к нему подходили, здоровались. Подходили поговорить. Выразят соболезнования – и пошло-поехало. Тяга к знаменитости, даже такой относительной, оказалась сильнее всего. А каков на самом деле такой-то? А такая-то ничего себе, она что, сделала пластику носа, лба, щек, сисек, нет, вы уверены? А что новенького вы нам готовите? И конечно, он вежливо, как ни в чем не бывало отвечал всем этим людям (которых поливал дерьмом весь фильм, всю пьесу) на похоронах отца, которого бросил на растерзание публике, выставил скотом и фашиком. Свинство какое.
В траурном зале именно он ходил с мамой прощаться с покойным, пока гроб не закрыли крышкой. Клер сразу сказала, что не сможет – бессмысленно, она и не такого навидалась в больнице; я ее не осуждаю, я тоже в последний момент сдулся, и пришлось к этому пристроить Поля. Мне это показалось мелочью, однако совершенно неуместной: когда я увидел, как они выходят под ручку и брат, образцовый и преданный сын, поддерживает мать, мне захотелось броситься на него с кулаками. Клер положила мне руку на плечо. Я чувствовал, что она поняла. Села со мной в машину, чтобы меня успокоить. Мы поехали в церковь. Стефан с детьми на своем “рено-сценик”, а Поль вез мать на папином “пежо” – она уже давно не водила сама, и я подумал, как же она теперь будет обходиться, если придется поехать к врачу или куда-то еще за город. Не говоря уж о закупке продуктов. Возьмет такси, ответила Клер. Закажет доставку, если нужно. Поль купил ей планшет и научил им пользоваться. Меня это резануло, не знаю почему. Почему еще и это добавило нервотрепки.
Когда мы вышли из машины у церкви, меня чуть удар не хватил. На паперти собралась небольшая толпа – папины бывшие коллеги, соседи, последние живые родственники. Я всех обошел и с каждым поздоровался. Приехали несколько кузенов, которых я давно не видел. Я их поблагодарил, что дали себе труд до нас добраться. А потом я наконец направился к ней. К Лиз. Она пришла.
– Не стоило, – сказал я.
– Нет, стоило. Именно что стоило. Я твоих родителей всю жизнь знаю. И сталкиваюсь с ними время от времени. В центре города. В парке. Иногда перекидываемся словечком. Они мне рассказывают, как у тебя дела. Твой отец всегда мне говорил что-нибудь приятное…
– Ты ему всегда очень нравилась. По-моему, он в тебя втрескался.
– И не говори… Причем он стал обаяшкой, в своем роде. В детстве, признаться, я его стремалась. Глаза волчьи, все время молчит, такой холодный, сухой, испугаешься тут. Смешно, но с годами он заметно смягчился. Что-то в глазах появилось. Иногда у него такой вид был, как будто он совсем в отключке, забавно.
Странно, что она так говорит. Мне и в голову не приходило, что папа мог наводить на нее такой страх. “Стремать”, как она выразилась. В первую секунду я на нее рассердился. А потом она улыбнулась и потрепала меня по плечу. Глаза у нее блестели. Какая она красивая. И трогательная. Мне захотелось ее поцеловать, прямо здесь, сейчас. Теперь я разозлился уже на себя. Что за мысли в такую минуту. И вообще, что за мысли. Так и не отлип от нее за все эти годы. Не способен двигаться вперед.
– А я скоро стану папой, – сказал я, как будто для разрядки. – У меня будет ребенок.
– Да? Ну что, круто… Мои поздравления.
Она первый человек, кому я об этом сказал. С самого начала под предлогом пресловутого срока в три месяца убедил Сару пока оставить это между нами, даже ее родители не в курсе, даже лучшая подруга и сестра. И вот вам – первой об этом узнает Лиз. Черт-те что. Объявить об этом своей бывшей,
