В один из месяцев друг говорит нам, что должен уехать в другой город на университетскую встречу выпускников. Не желая упустить яйцеклетку, мы тащимся обратно в банк. Мы следим за движением яйцеклетки с помощью УЗИ: она выпуклая, красивая, выглядит так, словно уже вот-вот вырвется из своего фолликула, но на следующее утро нет никаких признаков — даже следов жидкости из разорвавшегося мешочка. Моему отчаянию нет предела. Но Гарри — вечный оптимист! — настаивает, что еще не поздно. Медсестра соглашается. Зная о своей вредной привычке вечно полагать, что потерялась, и съезжать с шоссе, не дождавшись следующей развилки, которая как раз и окажется верной, я решаю снова им довериться.

[Матери-лесбиянки или некоторые одинокие матери] представляют собой самые яркие примеры отрицания символического порядка… а также горячего обожествления материнской власти, при этом вызывая неминуемую тревогу всего юридического и морального порядка, не предлагая ему, однако, никакой альтернативы[57] [Юлия Кристева].

Учитывая, что на данный момент треть американских семей возглавляют матери-одиночки (при переписи населения не спрашивают о двух матерях или иных формах родства — если кого-то в доме называют матерью, а отца нет, то семья признается неполной), символический порядок вроде должен трещать по швам. Но Кристева не одинока в своем преувеличении. В еще большие дебри уводит нас Жан Бодрийяр, в «Окончательном решении» утверждающий, что формы вспомогательной репродукции (инсеминация донорской спермой, суррогатное материнство, ЭКО и т. д.), а также использование контрацептивов возвещают самоубийство нашего вида; они отделяют размножение от секса, таким образом превращая нас из «смертных существ с половыми различиями» в нечто вроде клонов, предвестников эпохи невозможного бессмертия. Так называемое искусственное осеменение, по словам Бодрийяра, «уничтожает внутри нас всё человеческое, слишком человеческое: желания, недостатки, неврозы, мечты, формы инвалидности, вирусы, психические расстройства, бессознательное и даже сексуальность — всё, что делает нас особенными живыми организмами».

По правде говоря, меня не столько приводит в ярость, сколько смущает чтение Бодрийяра, Жижека, Бадью и других уважаемых современных философов, которые с важным видом наставляют, как нам спасти себя от спринцовки, угрожающей уничтожением всему человечеству (к слову, ею уже никто не пользуется; предпочтительнее шприц для внутригортанных вливаний), чтобы защитить судьбу вымирающего «существа с половыми различиями». Заметьте: под различием они имеют в виду один из двух вариантов. Вот как Жижек описывает сексуальность, соответствующую «злому» миру: «В сентябре 2006 года власти города Нью-Йорка объявили право выбора собственного пола (а потому и право по необходимости осуществить операцию по его смене) неотъемлемым человеческим правом — таким образом, ультимативное Различие, „трансцендентальное“ различие, фундаментально определяющее саму человеческую личность, превращается в нечто, поддающееся манипуляции… „Мастурбатон“ — вот идеальная форма половой жизни этого трансполового субъекта».

Фатально отчужденный от трансцендентального различия, которое фундирует человеческую личность, трансгендерный субъект, уже почти не человеческий, навечно приговорен к «идиотскому мастурбаторному наслаждению» вместо «настоящей любви», делающей нас людьми. Ведь, как считает Жижек — в дань уважения Бадью, — «именно любовь, встреча Двоицы, „пресуществляет“ идиотское мастурбаторное наслаждение в настоящее событие».

Вот какие голоса сходят сегодня за радикальные. Оставим же их наедине с собственной любовью, собственным «настоящим событием».

2011-й, лето меняющихся тел. Я на четвертом месяце беременности, ты — на шестом месяце приема Т. Барахтаясь в гормональном бульоне, мы выдвинулись в Форт-Лодердейл и на неделю остановились в прибрежном «Шератоне» в сезон дождей, чтобы тебя прооперировал проверенный хирург и ты мог восстановиться. Меньше чем через сутки после нашего прибытия тебя уже облекли в стерильную зеленую шапочку — милая медсестра назвала ее «праздничный колпак» — и укатили. Ты лег под нож, а я пила крупитчатый горячий шоколад в комнате ожидания и смотрела по ТВ, как Диана Найад пыталась вплавь добраться из Флориды до Кубы. В тот раз у нее не получилось, даже в клетке от акул. Зато получилось у тебя. Ты выплыл четыре часа спустя, уморительно обалдевший от наркоза, и тщетно пытался быть хозяином ситуации, балансируя между явью и сном; твой торс был утянут крепче, чем тебе когда-либо удавалось утянуть самому, а вниз свисали дренажные трубки и два сосуда, которые всё наполнялись и наполнялись кровянистой жидкостью цвета вишневой газировки.

Чтобы не слишком тратиться в течение недели, мы готовили на электроплитке в гостиничной ванной. В один из дней мы выбрались в магазин спорттоваров и купили небольшую палатку, чтобы ставить ее на пляже, потому что аренда шатров стоила слишком дорого. Пока ты спал, я прогулялась до пляжа, разбила палатку и, забравшись внутрь, попыталась почитать «Диалог о любви»[58] Седжвик. Но в палатке было как в нейлоновой парилке, и ни я, ни четырехмесячный плод не могли вытерпеть такую жару. У меня появился прелестный живот. Быть может, ребенок все-таки будет. Однажды вечером мы не на шутку разошлись и, как настоящие трезвенники, накатили безалкогольных клубничных дайкири по восемь долларов у переливного бассейна, битком набитого европейцами, приехавшими по дешевым путевкам. Воздух был горячим и сиреневым от надвигающегося шторма. Шторм надвигался всё время. Дружки из братств и подружки из сестринств заполнили каждый рыбный ресторанчик на променаде. Толпы были громкими, отвратительными и немного пугающими, но нас защищало собственное силовое поле. На третий день мы выбрались во второй по величине торговый центр в мире и бродили там часами, хотя я и была осоловелой и вымотанной первым триместром и удушающей жарой, а ты совсем недавно принял «Викодин». В торговом центре я зашла в магазин для будущих мам и перемерила разную одежду поверх одного из тех студенистых пристегивающихся животов, представленных у них в ассортименте, с помощью которого можно понять, как будешь выглядеть, увеличившись в размерах. Пристегнув живот, я примерила пушистый белый шерстяной свитер с бантом под грудью — в таком ребенок выглядит как подарок. Я купила свитер и всю зиму проносила его дома. Ты купил праздного вида треники «Адидас», в которых выглядел сексуально. Мы всё сливали и сливали жидкость из дренажей: сначала — в бумажные стаканчики, затем — в унитаз. Я никогда не любила тебя сильнее, чем тогда, — сливающего газировку, храбро легшего под нож ради лучшей жизни, жизни с ветром на коже, клюющего носом на троне из гостиничных подушек, который мы соорудили, чтобы не побеспокоить твои швы. Мы называли этот сон «королевским» в честь первого фильма, который мы посмотрели по платному ТВ на той неделе, — «Король говорит!».

Чуть