Шрифт:
Закладка:
Он посмотрел перед собой.
— Изначально были переживания и мысли тяжелые. Во — первых, я на свой страх и риск встал впереди, получается.
То есть пошел первым. Так как всегда по тактике, когда группа попадала под обстрел и, допустим, уничтожали кого-то, то первым уничтожали командира. И, чтобы рация не попала в руки противника, дали указание, чтобы командиры шли в конце. В итоге, знаешь, я был тогда командиром группы над молодыми — ну в голове это как-то все сработало на автомате. То есть при начавшейся стрельбе сразу и команды резко отдавал, и затягивал кого-то за шиворот во второй дом.
И дальше команда, чтоб затащить «трехсотого», который был у нас. Волнения было очень много, и было понимание. Во-первых, было переживание, чтобы не начали они штурм на ту группу, потому что та группа моя без командира и без радиостанции осталась. Вот, это одно. Второе: я понимал, что у нас боеприпасов, по-хорошему, было, что несли мы с собой — могло не хватить на хорошую атаку. И помощи от тех тоже я думал, что не будет. В общем, в голове у меня уже были мысли, что мы, возможно, не сможем даже продержаться до прихода подмоги, потому что я тогда был впереди всех и вокруг меня никого наших не было. Все были далеко, и через «открытку» их просто бы не пустили. Атаковать вчетвером дом, который знает, что мы здесь, против пулемета — без вариантов. Вылазить куда-то влево тоже. В общем, со всех трех сторон тоже были укропы. Не было возможности. И идти к ним в открытую, в лоб на пулемет… Сам понимаешь. Без тяжелого, без гранатомета, без пулемета, без таких вот оружий с собой. В принципе, были переживания очень большие уже.
«Пруток», заново переживая этот ночной бой, стал говорить эмоционально и сбивчиво:
— Когда «Горбунок» давал мне приказ ночью как-то эвакуироваться от этих ребят, которые здесь, как-то закрепить их, брать «трехсотого» и через «открытку» почти двести метров как-то зайти к своим, к группе. Соответственно, взять их и вместе начать корректировку и атаковать. И когда я начал вылазку, я понял, что и с третьей стороны по нам тоже стреляют. И, причем, немалое количество укропов. То есть без вариантов. Ну и я понимал, что, скорей всего, это будет крайний бой. Были переживания. Ну и старался это не показывать, потому что, сам понимаешь, молодую группу, которую дали — они были все обескуражены, в панике. Они были в ужасе, скажу честно. Как и командир их, они не понимали, что делать и как. Мне приходилось ими руководить и даже заставлять их выходить на «открытку» и закидывать гранаты туда, чтобы они, не дай бог, не начали атаку по нам с трех сторон.
А я понимал, что они могут, зная и видя, сколько нас человек всего прошло группой. И понимая, что мы зажаты в кольцо. Нет-нет и заставлял их выходить и закидывать рывком, прикрывая с окон автоматными очередями, закидывать в сторону укропов. Приходилось постоянные делать попытки, вылазки, по которым получал огонь со всех сторон и возвращался опять к этой группе.
«Пруток» сделал паузу, вспоминая события.
— И вот командир принял правильное решение с утра уже. Вот дали подмогу, срисовали тактику…
Он выдохнул с облегчением.
— А до этого было страшно и, видя в глазах отчаяние у бойцов, когда четырьмя человеками против такого количества хохлов, против ихнего оружия, соответственно, укомплектованности и дронов… Нужно было поднимать дух и им и всему остальному. Когда дал «Горбунок» разрешение, он направил одного человека к моим с радиостанцией, и мы уже друг другу по радиостанции состыковались. Ребята тоже не побоялись — молодцы — выйти на «открытку» и начать стрельбу из гранатомета, чтобы чуть подразобрать этот дом со снайпером, с пулеметчиком, соответственно. А мы с этой стороны, по нашему договору, после четвертого выстрела… они отбегают, а мы с этой стороны просто начинаем атаку с открытой местности. Это было очень тяжело и страшно. Все там сначала отказывались. Потому что это безумие было на самом деле. Ну в итоге мы все сделали. Снайпера разбили. Все было в крови там. Мы заняли эту двухэтажку в этот день. Получил я, правда, благодарность от «Горбунка» как командира. Вот, это было так примерно.
— Да уж. Попадаем мы в замес тут, — попытался я разрядить обстановку.
Пока я слушал «Прутка», ко мне подошел такой же ветеран с позывным «Нейтрон» и терпеливо ждал, пока «Пруток» закончит свой рассказ. Только он ушел, он тут же обратился ко мне.
— Слушай, «Констебль», у нас пятнадцатого дембель.
Ничего не слышно?
— Нет. «Птица» за это отвечает. Думаю, на днях вам скажут.
Ребята, у которых вот-вот должен был закончиться контракт, становились нервными и переживали, что о них забудут.
— Ну, если услышишь, дай знать.
Не успел «Нейтрон» отойти от меня, как ко мне пришел еще один боец, который должен был уходить вместе с ним и еще парой десятков самарских, которые с достоинством отвоевали свое время.
— Братан, вот у тебя станция висит, как у командира группы?
Он посмотрел на свою рацию и кивнул.
— Ты слышишь все мои переговоры. Ты слышал, чтобы мне командир говорил что-то насчет тебя или других?
— Я все понял… — быстро сообразил он и хотел что-то добавить, но, увидев выражение моего лица, передумал и отошел.
Обычно, за пять дней до дембеля, в наш подвал приезжал «Птица» со списком убывающих, и их по рации подтягивали в штаб. Вместо них заводили свежих бойцов, а пацанов вывозили в Клиновое. В этом месте находилась перевалочная база, где боец превращался в гражданского. А вчерашний зек — в человека с чистой совестью. Там их осматривали и переодевали в гражданку. Выдавали кнопочный телефон, банковскую карту и отправляли на границу с Россией. Там ребята прощались и разъезжались по нашей необъятной Родине. Забирать с собой ничего не полагалось. «Бас» очень переживал из-за своей собаки «Девочки», которую он тут нашел и выкормил.
«Горбунок», когда это было возможно, оттягивал тех, кто зарекомендовал себя смелым и храбрым бойцом, на вторую линию, чтобы меньше подвергать их риску. На передке имели значение каждая секунда, каждый час и день. Ребята рисковали многие месяцы без перерыва, и было бы обидно потерять жизнь в последние недели.
