На западе у нас была задача зачистить город до улицы Тургенева, которая, плавно поворачивая, переходила в Мариупольскую улицу. Внутри этого района оставалось двадцать пять кварталов, в каждом из которых было от десяти до тридцати домов. В среднем, пятьсот домов частной застройки и две промки с большими зданиями.

У нас было северное и западное направление, на которых мы расширяли плацдарм. Группы, которые работали на западном направлении, проходили через мою позицию. Для штурма мы выработали экономически выгодную тактику по захвату больших территорий в частном секторе. Кварталы тут состояли из квадратов и прямоугольников размером двести на триста и более метров. Мы делили длинную улицу на три части и вбивали клинья в позиции ВСУ с двух сторон и посередине. Развивая наступление и продавливая их оборону, мы расширяли эти клинья и начинали давить им на фланги. Украинцы, боясь, что их окружат, отходили назад на следующую линию домов, а нам оставалось зачистить оставшиеся между нашими клиньями дома. Тактика, придуманная ребятами, значительно снижала наши потери и позволяла двигаться быстрее, забирая частный сектор квартал за кварталом.

На следующий день мы без потерь взяли целый квартал. Не было даже раненных. Продвинувшись еще на квартал на запад, мы уперлись в общежитие, которое мы не смогли штурма-нуть с хода. Эта операция требовала координации с соседями и тщательной подготовки. Чтобы не сидеть на месте и не прокиснуть, я взял с собой «Кротона», и мы пошли на север, зачищать дома захваченного квартала, чтобы не оставлять у себя в тылу никакой опасности. Дома были относительно целыми благодаря тому, что их брали практически без помощи тяжелой артиллерии. Несмотря на все потуги, украинцы отступали. Да, они сопротивлялись и, порой, сопротивлялись отчаянно, но мы давили, и их дух ломался. Судя по шевронам, генерал Сырский, командовавший операцией по обороне Бахмута, напихал сюда сборную солянку высокомотивированных подразделений. Разных идейных бойцов, которые должны были умирать, но не сдаваться. Тем не менее этого не происходило. Наша гремучая смесь из добровольцев и заключенных была на порядок сильнее духом, и, несмотря на все их преимущество в западном вооружении, мы дом за домом, улица за улицей, квартал за кварталом выдавливали украинцев все дальше на север и на запад.

Мы осмотрели все дома и строения, и я отметил, что здесь жили достаточно обеспеченные люди. Дома были с хорошим ремонтом и обставлены современной техникой. В гаражах хранились хорошие велосипеды. По внутреннему обустройству и наличию имущества я на автомате составлял портрет жильцов. Где-то жили достаточно молодые семьи с детьми, где-то люди преклонного возраста. Для себя я отмечал, что примерно половину составляли люди до пятидесяти лет, а остальная половина — взрослые. Было жаль людей, которым пришлось уйти и бросить свои имущество и дома. Большинство книг в домах были на русском языке. Как бы ни называли эту войну, но она выглядела гражданской.

«Вертухай»

На следующее утро на рассвете я решил разведать направление, откуда зашла та группа украинских пограничников, и пошел вдоль забора влево. Я шел, чуть нагнувшись и опустив автомат стволом вниз. Повернув за угол, я увидел военные ботинки и, как в комедийном фильме, стал поднимать взгляд вверх все выше и выше.

«Рост у меня сто восемьдесят три сантиметра, — успел подумать я. — Если я вижу его подбородок, то в нем метра два, не меньше. Оружия нет. Одет чисто».

Я поднял на него глаза, махнул рукой и спокойно сказал: — Пошли за мной.

С момента, как я увидел его ботинки и встретился с ним взглядом, прошла доля секунды.

Он кивнул и послушно пошел следом. Каска, наушники и вся экипировка, надетая на мне, была украинской. Бронежилет «УкрТак» с желто-голубым флагом и разгрузка. Только штаны были мультикам, но я надеялся, что он не так сообразителен и не будет играть в разведчика. Так мы и шли к нашему дому. Я шел впереди, делая вид, что я абсолютно расслаблен, и слышал его шаги сзади. Он послушно шел за мной на расстоянии трех метров.

«Если нападет на меня, я даже не смогу ничего сделать, подумал я. — Главное, до дома дойти».

Фишкарь увидел меня и пропустил нас в дом. Я завел его внутрь и предложил присесть. Дома напряжение спало, и я аккуратно взял автомат на изготовку. Этот украинский Голиаф был напуган, и, судя по тому, что он был без оружия, я подозревал, что он дезертир, который хотел пробраться домой и затаиться там.

— «Каркас» — «Констеблю». Зайди, дело есть, — вышел я в эфир.

Повернувшись к мужику, я направил в него ствол:

— До пояса раздевайся.

— Совсем? — от страха задал он нелепый вопрос и стал снимать с себя одежду.

Он выделялся своей опрятностью и чистотой на фоне других мирных жителей, которых мы встречали.

— Документы есть?

— Нет. Только ксерокопия паспорта. Я местный.

В это время в комнату зашел «Каркас» и, не понимая, что происходит, уставился на меня и украинца.

— Следы от бронежилета видишь? — спросил я «Каркаса».

— Мужики, да я не военный. Я на зоне работал.

Охранником.

— Вот в плен взял, — сказал я и кивнул на украинца. — В штаб сейчас поедем. Подъем.

Мы отвели его на точку «У-10». Это был дом, откуда наши группы эвакуации забирали погибших и раненых и куда группа подпитки приносила БК и продукты с водой. Красивый дом с расписными ставнями, как в передаче моего детства «В гостях у сказки». Когда я смотрел на эти ставни, я интуитивно ждал, что сейчас они распахнутся, под знакомую мелодию оттуда появится добрая бабушка и скажет: «В некотором царстве! В некотором государстве! Жил да был добрый молодец! А звали его “Констебль”».

«Как же все-таки это вышло, что люди, которые жили в одной стране и смотрели одни и те же сказки, теперь стреляют друг в друга?» — думал я, глядя на дом и вспоминая детство.

Это война идей и, как любая война идей, это гражданская война, в которой одна часть страны, совершив переворот, постаралась ущемить в правах другую, восточную, часть, не желавшую принять результаты этого переворота и не желающую менять идеологию большинства русскоязычного населения.

Вот как это вышло.

Я смотрел на этого амбала, который жил на территории Донецкой области и говорил на чистейшем русском языке, и пытался найти хоть одно внешнее различие между нами.

Их не было. Различие между ним и мной было