Очевидец выступления Лекайна в «Семирамиде» Вольтера описал появление там автора:

Не последнюю роль в выставке сыграл сам Вольтер, сидевший на фоне первого крыла, на виду у всех зрителей, и аплодировавший, как одержимый, то тростью, то восклицаниями: «Лучше и быть не может!.. Ах, mon Dieu, как хорошо это было сделано!»… Он так плохо сдерживал свой энтузиазм, что когда Лекайн покинул сцену… он побежал за ним… Более комичного несоответствия нельзя было и представить, ибо Вольтер напоминал одного из тех стариков из комедии — его чулки скатаны на коленях, он одет в костюм «старых добрых времен», не в состоянии держаться на дрожащих конечностях иначе, как с помощью трости. На его лице отпечатались все признаки старости: впалые и морщинистые щеки, вытянутый нос, почти потухшие глаза.

Среди театральных постановок, политики, посетителей и садоводства он нашел время, чтобы завершить и опубликовать в Les Délices два больших произведения, одно из которых печально известно из-за предполагаемой непристойности, а другое знаменует новую эпоху в написании истории.

La Pucelle была с ним в качестве литературного досуга с 1730 года. Очевидно, он не собирался ее публиковать, поскольку в ней не только высмеивалась героическая Орлеанская дева, но и сатирически описывались вероучение, преступления, обряды и сановники католической церкви. Друзья и враги добавляли к циркулирующим рукописям такие непристойности и ужимки, которые даже Вольтер не стал бы переносить на бумагу. И вот, в 1755 году, когда он обретал покой в Женеве, в Базеле появляется пиратская и искаженная версия поэмы. Она была запрещена Папой, сожжена Парижским парламентом и конфискована женевской полицией; за ее переиздание в 1757 году парижский печатник был отправлен на галеры. Вольтер отрицал свое авторство; он послал Ришелье, мадам де Помпадур и некоторым правительственным чиновникам копии относительно приличного текста; в 1762 году он опубликовал его и не подвергся за это никаким притеснениям. Он попытался искупить вину перед Жанной д'Арк, дав о ней более справедливый и трезвый отзыв в своем «Essai sur les moeurs».

Это Essai было задумано как его шеф-повар, а также в каком-то смысле памятник хозяйке, память которой он чтил. Он принял как вызов то презрение, которое госпожа дю Шатле вылила на известных ей современных историков:

Какое значение для меня, француженки, живущей в моем поместье, имеет информация о том, что Эгиль сменил Хакина в Швеции, а Оттоман был сыном Ортогрула? Я с удовольствием читала историю греков и римлян; они предложили мне несколько великих картин, которые меня привлекли. Но я так и не смог закончить ни одной длинной истории наших современных народов. Я не вижу в них ничего, кроме путаницы: множество мельчайших событий без связи и последовательности, тысяча сражений, которые ничего не решили…. Я отказался от исследования, которое переполняет ум, не освещая его.

Вольтер соглашался с ней, но понимал, что это лишь история в том виде, в каком она написана. Он оплакивал разнообразные трансформации прошлого под влиянием современных предрассудков; в этом смысле «история… есть не что иное, как набор трюков, которые мы разыгрываем с мертвыми». И все же игнорировать историю — значит бесконечно повторять ее ошибки, резню и преступления. Есть три пути к той широкой и терпимой перспективе, которой является философия: один — изучение людей в жизни через опыт; другой — изучение вещей в пространстве через науку; третий — изучение событий во времени через историю. Вольтер попытался изучить второе, изучая Ньютона; теперь он обратился к третьему. Уже в 1738 году он сформулировал новый принцип: «Писать историю как философ» — писать историю как философ. Так он предложил маркизе:

Если среди такого количества грубого и неоформленного материала вы выберете, из чего построить здание для собственного использования; если, отбросив все детали войны… все мелкие переговоры, которые были лишь бесполезным плутовством… если, сохранив те детали, которые рисуют нравы, вы сформируете из этого хаоса общую и четко определенную картину; если вы обнаружите в событиях историю человеческого разума, будете ли вы считать, что потеряли время?

Он работал над проектом с перерывами в течение двадцати лет, много читая, делая ссылки, собирая заметки. В 1739 году он составил для мадам дю Шатле «Абрис исторической науки», а в 1739 году — «Абрис исторической науки». дю Шатле «Абрис исторической науки»; в 1745–46 годах его части были напечатаны в «Меркюр де Франс»; в 1750 году он выпустил «Историю крестовых походов»; в 1753 году в Гааге «Абрис» вышел в двух томах, в 1754 году — в трех; наконец, в Женеве в 1756 году был опубликован полный текст в семи томах под названием «Essai sur Phistoiregénérale»; он содержал «Век Людовика XIV» и несколько предварительных глав о восточных цивилизациях. В 1762 году он добавил Précis du Siécle de Louis XV. Издание 1769 года утвердило Essai sur les moeurs et l'esprit des nations depuis Charlemagne jusqu'à nos jours в качестве окончательного названия. Слово moeurs означало не только нравы и мораль, но и обычаи, идеи, верования и законы. Вольтер не всегда охватывал все эти темы, не описывал историю учености, науки, философии и искусства, но в целом его книга была смелым подходом к истории цивилизации с древнейших времен до его собственной. Восточные части были отрывочными прелюдиями; более полное изложение началось с Карла Великого, с того места, на котором остановился Боссюэ в своем «Discours sur l'histoire universelle» (1679). «Я хочу знать, — писал Вольтер, — каковы были ступени, по которым люди перешли от варварства к цивилизации» — под этим он подразумевал переход от средневековья к «современным» временам.

Он отдавал должное Боссюэ за попытку создания «универсальной истории», но протестовал против того, чтобы рассматривать ее как историю евреев и христиан, а также Греции и Рима в основном по отношению к христианству. Он обрушился на пренебрежение епископа к Китаю и Индии, а также на его представление об арабах как о простых варварах-еретиках. Он признавал философские усилия своего предшественника в поисках объединяющей темы или процесса в истории, но не мог согласиться с тем, что историю можно объяснить как действие Провидения или увидеть руку Бога в каждом важном событии. Он рассматривал историю скорее как медленное и неуклюжее продвижение человека, через естественные причины и человеческие усилия,