и делился всем, не глядя на меня сверху вниз. Эта простота, которая чувствовалась в самой его квартире, его разбросанные книги, эти простые деревянные стулья остались в моей памяти на всю жизнь.

На следующий день я взял книгу «Протоколы Лондонского С’езда», переплетенную мною в хороший переплет, и передал ее Ильичу с надписью приблизительно такого содержания: «Дорогому учителю на память от ученика в день от’езда на подпольную работу в Россию».

Между тем, изготовили специальный жилет, куда зашили массу литературы на папиросной бумаге и фальшивый паспорт.

За день до моего от’езда Ильич читал свой доклад в «Бастилии», и я пошел туда проститься с ним. Там он передал мне явку к Орловскому.

Перед от’ездом на меня надели заготовленный жилет. Он имел несколько шнуров, посредством которых меня затянули так, что я еле дышал; нужно было стараться в пути, чтобы моя полнота не возбудила подозрений. Когда все было готово, я надел на себя широкое платье и отправился на вокзал с таким чувством, что для всех якобы ясно, что у меня литература. Жена, ехавшая со мной, везла литературу в нижней юбке.

Ехал я через Берлин на Александрово (русско-немецкая граница). В Александрово поезд прибыл ночью. Еще за несколько станций до Александрово шпики начали шнырять по всем вагонам, подозрительно посматривая на каждого пассажира. Я внутренне, конечно, нервничал, но внешне был спокоен. Я знал, что, если буду арестован, меня ждет каторга.

Когда поезд остановился на ст. Александрово, жандармы начали отбирать у пассажиров паспорта. Я думал только об одном, — чтобы не провалиться здесь: а если уж и быть арестованным, то в России.

Томительные часы провел я, сидя за стаканом чая в зале I класса. Поезд должен был уйти на Варшаву только утром: задержка была из-за осмотра паспортов. Но вот начинают вызывать пассажиров по фамилиям. Моя фамилия оказалась на самом конце. Жандарм подзывает меня к себе и требует, чтобы я заплатил за все пять лет, прожитые мною за границей.

— У меня таких денег нет, — отвечаю я.

— Тогда подпишитесь, где вы будете жить; и вы там уплатите.

— Подписываю: «Одесса, Пушкинская ул., № дома и свою фамилию — Дудельдзак».

В конце-концов все обошлось благополучно, и, проехав несколько станций, я в уборной снял свой жилет.

Из Варшавы я направился прямо в Одессу.

Наш провал

Всю дорогу я зорко следил за моей корзинкой с драгоценной литературой. Утром прибыл в Одессу. Беру извозчика, но не успел проехать и одного квартала, как толпа с иконами и с царским портретом останавливает моего извозчика с требованием ехать по другой улице. Оказалось, что какой-то «царский день», и «Союз русского народа» по этому случаю устроил демонстрацию, избивая и налево и направо встречных евреев-студентов.

Остановившись у одного из родственников, простых обывателей, я оставил там свою корзинку и пошел разыскивать старых товарищей. В союзе печатников я нашел их много, но правление союза почти сплошь состояло из меньшевиков-ликвидаторов. Через два дня я поступил работать на одну из фабрик.

С Орловским я увиделся в редакции «Одесских Новостей». Я передал ему книгу «Протоколы Лондонского С’езда» и условный знак от Ильича. Он обещал мне литературную и материальную поддержку, когда это мне будет нужно, но только через третье лицо, — к нему он просил меня не ходить: он боялся провала.

Поступив на работу, я вновь почувствовал себя хорошо. На Пересыпи я узнал, между прочим, что в Одессе есть группа «отзовистов» во главе с Белопольским. Наша организация, благодаря арестам, была почти совершенно разбита. От комитета остался один плехановец (Андрей Агеев) и один большевик (Александр). Они были очень рады моему приезду. Нам быстро удалось сорганизовать комитет. Ту литературу, которую я привез с собой, нужно было распространить по соседним губерниям и городам — в Херсоне, Николаеве, Екатеринославе и др. Комитет состоял исключительно из рабочих, в него вошли плехановец и 4 большевика: меня выбрали секретарем, и работа закипела. Быстро удалось выпустить целый ряд прокламаций. Помогли нам в этом печатники-большевики, которые печатали эти прокламации тайно от хозяина. Главные усилия нами были направлены на крупные фабрики, находящиеся на Пересыпи и Дальнике. Привезенная мной литература, несомненно, ударила по отзовистам. Рабочие — члены партии — убедились, что наша партия занимает резко отрицательную позицию против отзовистов.

Вскоре же я написал т. Ленину. Переписку с Ильичей я вел таким образом: письма вкладывал в газеты и посылал в Париж по какому-нибудь французскому адресу.

Комитет обыкновенно собирался в одном из трактиров на Малоарнаутской улице. Однажды я захожу в трактир в назначенный час, и т. Агеев сообщает мне, что из Батума приехал с явкой товарищ и привез с собой несколько пудов шрифта для типографии, так как он спас нелегальную типографию в Батуме. Теперь он предлагает ее устроить здесь в Одессе. Когда я подозрительно отнесся к этой затее, он мне начал доказывать, что я не прав. Товарищ этот приехал сюда с женой и тремя детьми и буквально умирает с голоду. Типография, конечно, нам была нужна, тем более, что мы собирались выпускать нелегальную газету. Комитет поручил Андрею Агееву организовать типографию. Недели через две он сообщил мне, что на Слободке уже найдена квартира, где и будет помещена типография.

Приближалась годовщина питерских событий — 9 января. Нужно было ознаменовать этот день всеобщей забастовкой и выпустить ряд прокламаций, а также первый номер газеты «Рабочий». Типография успешно справилась с своей задачей.

В это время появились слухи, что к отзовистам проник провокатор и что, благодаря этому, ожидается большой провал[15].

Я продолжал работать, имея все время сношения с типографией. Жил я на Ришельевской ул., снимая комнату у одной старушки. Слежки за собой я не замечал, и только после моего ареста вспомнил, что одна женщина, закутанная в шаль, часто ходила за мной. Я не придавал тогда этому никакого значения и как-то не думал, что и женщины могут служить в охранке.

Дня за два до 9 января все прокламации уже были распространены по намеченным фабрикам. 8 января я пришел с собрания поздно ночью и был настолько утомлен, что, не раздеваясь, тут же бросился на кровать и заснул. Среди ночи вдруг чувствую, что кто-то меня будит. Открываю глаза и вижу несколько направленных на меня браунингов. Вся моя комната полна полицией. Дверь оказалась взломанной. Мне крикнули «ни с места!» и велели поднять руки вверх. Все в комнате перерыли, обыскали — никаких бомб не нашли. Обыск продолжался почти до утра.