медики, исходя из смутного опыта, в армии больше двух третей солдат, болевших паршой, были именно евреи. Считалось, что остальные ходили в баню, а русская баня, как известно – лучшее средство от всякой гадости. Надёргают, значит, берёзовых веток, в кипятке смочат и бьют друг дружку по голым жопам за всё хорошее, чтобы впредь неповадно было. И главное – выходят такие довольные, крякают, мол, как заново родились, то есть это как понимать: рождение – процесс мучительный, порой – смертельный, а они заново – и довольны? Еще и под лёд норовят прыгнуть, если зима. Как пример можно привести Боярского, когда он был французом и пел ланфренланфру, а всякому цивилизованному французу известно, что мыться три раза в неделю в аду чадящем, это самый что ни на есть разврат, это вам не девок гулящих полоскать в Сене, это вам даже не денисовские казачки с их вощеными усами и столичным прононсом, здесь утопия и deepfake сразу. Также супруга моя сообщила, что бык вовсе был не знамением, то есть не был, а банальной зрительной галлюцинацией, как побочный эффект от принимаемого мной снотворного, потому что уснуть не могу и всё тут. Совесть ли, страх ли перед карой небесной, незалепленным глазком камеры на лэптопе, никчёмностью жизни своей на возможном пороге её заката, вот опять же – закат может быть только у чего-то, что может закатываться, а значит должно иметь круглую форму, то есть получается, что жизнь это круг, пятно, арена-хуена, дыра сосущая, очко, педерастия какая-то, словом, говно, а не жизнь. Бессонница у меня ещё с лейтенантских погон, когда дежурил по ИВС, крутил ключами от скуки, собирал шнурки с пыльных ботинок, видосы на телефон снимал. И случилось так, что с женой не вышло, что она ни делала, не встает и всё, а с утра заступать, вот и вышел я нервный, морально подавленный, психически, так сказать, неустойчивый. Из-за чего и произошло.

#А произошло следующее. Обыкновенное рядовое. Надо понимать: из камер этих постоянно кто-то орёт и чего-то требует: кому воды, кому покурить, кому туалетной бумаги, кому прямую линию с президентом, средство от клопов, от скуки, лампочка у них, видите ли, тусклая и воздух несвеж. Дружочек, это всё-таки камеры. Канализация здесь не то чтобы всегда протекает, канализация здесь ты. Бывало в иные ночи посмотришь в глазок расцарапанный: сидят двое по углам, из темноты на меня смотрят. Не вижу, как смотрят. А чувствую. И не по себе как-то, будто знают обо мне всё. И про меня с женой тоже. И даже представил, что сидят там себе в темноте и перешептываются: так и так, жена-то его уже всем подружкам нажаловалась, что у муженька-то тридцать лет, а сил нет, не вышел конь бороздой, так сказать, импотент хуев, сама ему наворковала, что такое бывает, всё хорошо, милый, ну как обычно, а сама уже любоёбов по вконтактам ищет и даже нашла, потому как всё при ней и к нежным грубостям весьма расположена. Возвращаюсь к своим протоколам и – нет, всё-таки залез посмотреть онлайн она или спит. А она не спит! Сука. И тут как под руку: рукоблуд, дай закурить, а то я себе вены разгрызу, – доносится, значит, вульгарное из казематов. И ведь разгрызёт, – думаю я, – потому как протест от скуки. От скуки и в петлю залезть можно, и даже пальнуть в рот из табельного, если такой имеется. Курить же вредно.

#Ну я и вытащил говоруна на свет божий, в коридор, и прошелся по рёбрам как следует. Даже не помню, как всё. До того обидно стало. Живёшь, живёшь, а что живёшь? Вся жизнь: крики, стоны, ругань, лязги, запах этот – лежишь в постели дома, весь вымытый и мочалкой докрасна отшарканный, а кажется, что вонью этой весь дом уже от меня пропах. И эта шантрапа полуизвилинная с утра до ночи и с ночи до утра: то битый-пьяный лыко не вяжет, то гопник бутиратовый мычит. И все стучат, требуют. А у меня, между прочим, два высших – филологический и юридический, у меня, между прочим, почерк такой, что любой каллиграф обзавидуется, а ещё армия. А воняем мы одинаково! И ладно бы если просто отмудохал, так ещё и не того! Ладно бы не того, так ещё и про видеокамеры забыл! Так ладно бы еще и забыл, так, когда вспомнил, стереть не успел! А вспомнил я, когда прокурорский пришел с обходом плановым. Ходит по камерам в пиджачке на одну пуговицу застёгнутый, от морды морским бризом веет, с бумажками такой, дверь ему отоприте да всё доложите, ваша, говорит, имя-фамилия, а тот, который наученный, отвечает, а сам – вижу – еле стоит. Ну, думаю, сейчас всё и выскажет. Ещё и от себя добавит. У него и спрашивают: есть ли какие, гражданин, жалобы на содержание, на состояние здоровья. А тот на меня смотрит и головой мотает: нет никаких жалоб. А прокурор смотрит с ехидцей то на него, то на меня и говорит ему: а снимите-ка вы рубашку. И главное – пожалуйста. Охуевший. Снимает болезный, а там один сплошной черный синяк. Это, – говорит, – я упал, пьяный был, шатался. А сам на меня смотрит. И в глазах у него так и написано: человек я, хоть и со вчерашнего выпивший, а всё-таки человек. Был им и буду. А на тебя, тлю, смотрю с христианским смирением, всё про тебя знаю, всё понимаю, потому и прощаю. А отвечать перед Богом всё равно придётся. И так мне стыдно стало. Чуть сам прокурорскому не рассказал. Так сказать, чистосердечно. А потом стало ещё стыднее, когда понял, что прокурор уже видел на записи, пока я для него с протоколами по всей дежурке носился. «Из уважения к Марь Палллне», – улыбается хитро, мол, по-свойски не обратим внимание, раз уж задержанный сам отнекивается. Это значит благодаря жене моей Вальке, суке этой похотливой, не спится ей, я одним подмигиванием отделался. «Ты, – говорит, – сотри». То есть пьяни этой вы да пожалуйста. А мне можно и натыкать. И по плечу похлопал как папаня сынка-баламута. Жена моя по шапочному знакомству его тёще через свою подругу из поликлиники помогла инвалидность оформить. Бегает тёща как скипидаром изнутри промытая, а по справке – налицо отсутствие нижних конечностей. Как, спрашивается, с таким контингентом построить честное демократическое общество? Одна инвалидов липовых плодит, другой тыкает, как у себя дома. С женой я, конечно, уволился, когда конечности тёщины всплыли, чтобы на меня косо не смотрели. Прокурорский развёлся по той же причине. Правда мы потом опять сошлись. То есть с женой. А бессонница как была, так и осталась. А если и усну на часик-другой, то такая блажь приснится, что лучше было б глаз вовсе не закрывать.

#Приснилось мне как-то, что министр указ издал сделать мою квартиру ипотечную на сорок два квадрата камерой вечного содержания меня. А за что не говорить пока утро не наступит: может быть, сам догадается. А ночь всё не кончается. А потом до меня доходит: что из-за видеокамер этих, то есть записи, про которую забыл, чуть всё отделение не подставил. И такой меня пот прошибает. Стучусь я в дверь, кричу, зову рукоблуда: так и так, дай мне бумагу и ручку, бумагу мне дай, разгрызу вены и кровью блудить буду в чём и где виноват с пелёнок самых: и про запись, и про то, как в армии духов на телефоны разводил, и про то, как меня разводили, и про то, как на физичку в школе заглядывался, а потом денег занял и не отдал, наврал, что маме на подарок, а какой подарок, так, старшим во дворе на коробок анаши, а какие старшие, сидят теперь на скамейках, крокодиловые, проколотые и пропитые, копеечку с прохожих просят руками трясущимися, и про то, как видел, что друга бьют толпой и стоял, как вкопанный, и про то, что всё-таки на ватных ногах бросился за другом и от страха в штаны наделал, и про то, как у первой своей любви студенческой пьяный в туалете уснул, пришел с цветами, а ушел переблеванный, и про то, что втайне от жены порнуху с трансами смотрел, а потом ебать её бежал, нет, всё со мной в порядке, просто период был такой, вставляло меня, и про