деревом. Дождь льёт, а ему всё равно, что до нитки промок. Шумит дерево листвой, а господину кажется, что песни поёт. Дело-то знакомое, так сказать, не в первой, знает господин, что в горячке, но хитрит с собственным разумом и даже радуется. Встал человек, станцевал под дождём, поклонился дереву, а после обнял. В тот же день, ещё до сумерек, наведался он к знакомому столяру и попросил сделать ему куклу в человеческий рост, копию жены его, со всеми её человеческими признаками, так сказать, для чего выдал мастеру и несколько фотокарточек. Чин при этом хохотал ужасно, чем навлёк на себя подозрения в помешательстве. Слышишь ли ты, Мария? А материалом, как пожелал безумец, должно было стать то самое дерево.

Денег господин не пожалел, выдал авансом всю сумму, попросил столяра сходить в кабак за полуштофом и какой-никакой закуской, и тут же, в углу на дровах у печки и уснул. Столяр совсем пропадающего пожалел. Сходил в парк, срубил дерево, там же обтесал, крестясь и вымаливая почему-то прощенья, отмерил на глаз, отпилил и понёс домой. Господин спит и во сне кричит всё, руками машет, будто бесов гоняет. А столяр из болванки человека строгает. Так к утру кукла-то и вышла. Проснулся человек, а перед ним жена его, как есть – в голом виде, во всех своих прелестях – сидит и хохочет. Понял тут человек, что бесчестье ему вышло, что это над ним жена смеётся: он, значит, пришел, вином угостил старого знакомого, и денег дал, а тот с его женой шуры-муры, пока он спал. Тут, как говорится, человек превратился в животное. Да и много ли ему надо для этого? Схватил топор, что столяр на столе оставил, да изрубил куклу. А как отдышался, тут и понял, что жену убил, хоть и гулящую, хоть и ведьму, а всё же по закону отвечать будет как за ангела небесного. А много ли человеку надо, чтобы из животного в диавола превратиться? Потому как в природе и звери страдают бешенством, человек же собрал куски и в печку бросил.

Смотрит Машенька на князя и не узнаёт: так не ты ли цыганку в дым обратил? Усмехнулся князь: слушай, что дальше-то. Проснулся столяр, спустился с полатей – чуть не угорел – а в доме никого, только печь жаром пышет да пламя из горнила известь облизывает. Ни куклы, ни пропащего господина. На то и пропащий. Нашли же его после в том же парке, на той же скамейке, только больше никто не смеялся, а сам господин, говорят, превратился в дерево. Кататония, вот что. Всё не так в этом мире: уже и смерклось, а у тебя, Машенька, отдых послеобеденный. В прошлые-то времена уже лучины жгли да сказки рассказывали, вставай давай, кушать пора комочки манные, любишь манку, любишь, давай ложечку, не криви рот, не криви, а то капельницу принесу, тебе же колоть уже некуда, синяя вся, Маша, Машенька?

Сидит в уголке красном, сопит, со рта капает: сегодня же мы будем говорить о расщеплении разума в контексте христианской традиции, возможно, затронем Китай, иудеев, быков и кошек, птиц в горних садах каменных, богов мудрости и войны, совращающих детей своих, их же и пожирающих, любящих нежно и мечущих молнии. Кто же из вас четырех, скоты, объяснит мне, что же нам делать друг с другом, кому управлять крылами, кому – лапами, а кому – до поры сидеть и помалкивать, потому что и в хлеву у каждого своё стойло, а у нас в голове истинный Вавилон и посыльные каменщиками управляют. Что же с того, например, если одному положено плетью размахивать, другому – ходить из угла в угол и думать всякое. Третий же записывает для потомков, чтобы воздали каждому по мере надобности. В-четвертых, как и сказал доктор, если бы каждый в мире для себя наконец решил, что он вообще хочет, а не юлил копчиком, мол, я сегодня Жанна д'Арк, а завтра я записана на ноготочки. То что?

Машенька смотрит на своих: что-то в них есть похожее, кроме больничных пижам в полосочку и тапочек войлочных, лица все будто давно забытые, но все же не вовсе чужие. Родственник ты мне, что ли? – тычет Машенька одному в плечо. Он же честь отдаёт, сидя, и в рот пальцем тычет. От другого – одна только тень и осталась. Соврал доктор, не пришёл всё-таки. Ладно я по дороге домой заблудилась, вы-то откуда заблудшие? Щёлкнула по носу. Ну алё. Господин президент. Как будем оправдываться?

IV. Из объяснительной оперуполномоченного

Третий между двух, уполномоченный гражданин начальник, далее – С в энной степени, в ночь с четверга на чёртову пятницу все-таки решился написать объяснительную о своём скоропостижном увольнении по собственному желанию из тех рядов органов, которые, как он сам выплюнул в нагрудный регистратор, требуют срочной пересадки, иначе, как говорится.

#Гусей, гражданин начальник, гусей.

Далее следует объяснительная на писчей бумаге Colorit формата А4 цвета морской волны. Пишется собственноручно, шариковой ручкой, слева-направо, чуть ниже к концу строки.

#Как говорил Сутин Хаим Соломонович, великий французский художник, нищеброд и поддельный покойник, картины которого легко найти, ибо велик гуголь в своей безбрежности, да хранят его кубиты, искусство рождается в смятении, лол. Теперь зададимся вопросом: почему обязательно белая?

#В погожий день, заступив на дежурство, было мне знамение у дверей белых участка, на самом крылечке: капает с козырька на звёздочки – кап да кап – курю украдкой, как в детстве, дым густой выдыхаю в тяжёлое небо, а совсем рядом, через дорогу, по которой колесницы огненные со свистом проносятся, между красным и белым и аптекой круглосуточной, там, в саду гнилых апельсинов, между тополин и осей, стоит бык мохнатый, жует грязный весенний снег и нужду свою бычью справляет. Тогда-то я и подумал: почему обязательно белая-то? Почему одна и та же бумага, одни и те же стены, одни и те же приказы, слова одни и те же, в общем, вот это вот всё. Бросив окурок в урну, предварительно затушив о край, я вернулся через два с половиной пролёта и семь пластиковых дверей на своё рабочее место – за стол из светлого шпона с дыроколом одна штука, двумя папками: красной и синенькой; монитором samsung инв №2020 и блоком питания под, так же набором ручек и карандашей в подставке пыльного цвета, близкого к черному, и железной банкой из-под индийского чая, в которой я храню наклейки от жевательной резинки Love Is…, но это личное, ещё с детства. Я должен был работать над переданным мне оперуполномоченным Т. делом об изнасиловании гражданина И. какими-то гопниками №1043 14/37 доп. мат. 212727 по причине невозможности оперуполномоченным T. вести дело в связи с прободением язвы после отравления. Был я у вышеуказанного, наблевал мне, скотина, на плащ парадный и уснул. А мне еще детей сажать. Чем я и занимался до самого обеда.

#На обед же я ел молча, как и учила в детстве мама, потому что иначе течёт изо рта на колготки, а это менять, стирать, сушить, гладить, – так и без обеда остаться можно, еще и подзатыльник отхватить. Да и невежливо это: кислыми щами в лицо собеседнику прыскать, пусть даже и в детском саду. Письки друг другу показывать – это ещё куда ни шло, потому что дети, изучение себя и себе подобных, психология у них такая, мозгов нет, а любопытство есть. Как пример можно привести и многих задержанных, тоже из праздного любопытства и антиобщественной дури. Был борщ вчерашний, столовали кулебякой и мантами средней проваренности, салат был зелен помидорами и капустой. Какао я вылил в цветочный горшок, – это у меня еще с детского сада гештальт. И так. Далее.

#Сразу после столовой мне на мобильный телефон позвонила моя жена и спросила, ходил ли я на обед, и как я вообще там, мент пархатый. Следует отметить, что жена моя без морозов да без ветров, несмотря на два высших гуманитарных образования, в истории не шибко сильна, честно говоря, бревно бревном, и не знала, что слово «пархатый» означает «больной», а именно «больной паршой», то есть грибковым заболеванием, которым чаще всего болеют курицы, а ещё чаще – петухи, и применялось в прежние времена, тёмные и нетолерантные, к лицам еврейской национальности, потому что, как свидетельствовали тогдашние