опоздал к молитве. Отец набросился на меня, как дикий зверь, хотя по природе он был добрейший человек. Темнота и забитость заставляли его мучить детей. Он был уверен, что его дети получат возмездие от бога за вольные и невольные провинности. В тот памятный день он так избил меня, что, вырвавшись от него, я в исступлении крикнул: «Больше никогда не приду домой!» — и убежал.

С этого дня начинаются новые страницы моей жизни. Я поступил на учение на 3 года к одному мелкому ремесленнику-переплетчику. Только за то, что я у него ел и имел угол, он прямо безбожно эксплоатировал меня. Хотя мне было тогда всего 11 лет, я таскал на себе целые кипы книг по пуду-полтора весом. Идя на базар, хозяйка обыкновенно брала меня с собой, накупала провизии и взваливала на меня. На мне же лежала вся черная работа по хозяйству. Спать приходилось на обрезках бумаги; камень, на котором «круглили» книги, служил мне подушкой. К родным своим я не ходил. По ночам, после мучительно-тяжелой работы, я часто украдкой плакал. Так прошел год. За это время я кой-чему научился.

Однажды мне пришлось с Канатной улицы, где помещалась мастерская, тащить целую кипу книг около пуда весом к фабриканту Вальтуху, жившему на Прохоровской улице. Расстояние было в 6 верст. Среди книг, которые я нес, были полные собрания сочинений наших классиков в хороших переплетах, изготовленных в Питере и нами только прикрепленных к книгам. По дороге одну из этих книг я потерял. Вальтух, узнав это, выгнал меня. Хозяин, озлобленный за то, что из-за моей оплошности он потерял заказчика, ударил меня. В тот же день я ушел от него и затем поступил в другую переплетную мастерскую, где мне сразу положили 3 рубля жалованья «на всем готовом».

Среди всех работавших в этой мастерской мне очень нравился один студент, который успевал и работать и учиться. К нему часто приходили другие студенты. Они читали книги, какие-то листки, спорили; уходя, забирали с собой книги, — и все это делали так, чтобы никто не видел.

Я тогда уже слышал о социализме, но значения этого мудреного в то время для меня слова, конечно, не понимал. Ночуя вместе со студентом, я видел, как он часто далеко за полночь или читал, или писал что-то. Со мной он обращался как-то особенно дружелюбно, не как другие рабочие, и я его буквально боготворил.

Однажды ночью раздался сильный стук в дверь, и затем в нашу комнату ворвались жандармы. В сильном испуге я продолжал лежать на полу, не двигаясь с места, но удар ногой поднял меня, и я вскочил. Жандармы перерыли все в нашей комнате и, как видно, что-то нашли. Студент был спокоен, с ним обращались удивительно вежливо. Когда ему велели одеться, я еле-еле удержался, чтобы не расплакаться; он заметил это, подошел ко мне с улыбающимся лицом, поцеловал меня в лоб и сказал:

— Вырастешь, Володя, все поймешь, а пока прощай.

Его увели. С этих пор я стал жить мечтой о том, чтобы достать те книги и листки, которые он читал, и узнать, что там написано.

В то время, т.-е. в 1901–1903 г.г., правительство пыталось посредством зубатовщины — устройства касс взаимопомощи, артелей и т. п. — отвлечь рабочих от политической борьбы. По всей России организовывались тогда артели ремесленников. Рабочих это привлекало тем, что они будут работать без хозяина. Такую артель организовали в Одессе и рабочие-переплетчики, куда вошли самые лучшие мастера города. При помощи одного рабочего, который посещал студента, я тоже вступил в эту артель. Я был уверен, что, работая вместе с этим рабочим по фамилии Митковицер, я скоро достану те секретные книжки, которые он читал со студентом. Этот Митковицер впоследствии сыграл крупнейшую роль в моей жизни. Мне минуло тогда 14 лет. Я недурно работал, и мне сразу положили 10 рублей в месяц, на которые я мог уже сносно существовать.

Но вот вспыхнула всеобщая забастовка или, как ее называли, «зубатовская» забастовка. Десятки тысяч рабочих демонстрировали по улицам, снимая тех, которые еще работали. Артель наша вся бросила работу. Митковицер дал мне важное поручение: я должен был рассыпать в собравшейся на митинг толпе в Дюковском саду целую пачку прокламаций. Когда сад наполнился рабочими, я вскарабкался на дерево и оттуда разбросал все прокламации. Прокламации эти тут же читались нарасхват. То здесь, то там выступали ораторы, призывая рабочих к борьбе против самодержавия. Митковицер влез на дерево и обратился с речью к толпе. Я стоял, как очарованный, и ловил каждое слово моего любимого старшего товарища.

Но вот как из-под земли налетели казаки. Мгновенно все изменилось, пришло в смятение: крики, свист нагаек, люди бегут в паническом ужасе, падают друг на друга… У меня одна мысль: спасется ли Митковицер? Не успел я оглянуться, как схватывают его какие-то штатские (шпики) и начинают бить, а казаки нагайками помогают им. Окровавленного, его отвозят в полицию с еще несколькими товарищами, между которыми одна девушка все время кричала «долой самодержавие!» и за каждый выкрик получала удары нагайкой. Какое сильное озлобление и желание убить хоть кого-нибудь из этих опричников почувствовал я при виде всей этой кошмарной картины!

Дальше я попал в нелегальный кружок, где мне вместе с другими молодыми товарищами было поручено устроить кражу шрифта в крупных типографиях для постановки подпольной типографии. Это задание мы выполнили быстро и успешно.

Но чем глубже вникал я в работу кружка, тем сильнее чувствовал свое невежество. Моего друга, который мог бы раз’яспить мне волнующие меня вопросы, уже не было со мной. Он сидел в тюрьме, а без него я чувствовал себя одиноким и маленьким.

По совету одного из моих молодых товарищей, я поступил в воскресную школу, но поучиться в ней мне пришлось недолго. Однажды школу окружила полиция и арестовала наших учителей, после чего школа надолго закрылась.

В то время сильное влияние оказывала на меня член тогдашнего партийного комитета под кличкой «Лиза». Она была учительницей; стриженная, в пенснэ, она всегда курила; мне почему-то казалось, что она москвичка. Отношение ее ко мне было удивительно хорошее. Жила она на Прохоровской улице в маленькой комнатке, и я часто бывал у нее, брал литературу, узнавал политические новости дня: где была и как прошла массовка или летучка, что сделано и что нужно сделать и пр. Благодаря ее влиянию, я и стал большевиком.

После раскола партии на большевиков и меньшевиков она созывала группы таких же, как и я, рабочих и читала