Шрифт:
Закладка:
Поэтому, когда мне приходится читать, что вот-де обижают Веселовского (к сожалению, это нигде не публикуется, а мы были бы готовы предоставить страницы наших журналов, но дело в том, что профессора до сих пор предпочитают всякие эпистолярные произведения – докладные записки, письма, вплоть до письма в ЦК, и т. п.), – когда мне приходится читать такие вещи, у меня всегда возникает вопрос: почему не поставить это так, чтобы дискуссия была широкая и открытая? Почему мы не видим в газетах и журналах статей на эту тему? Дискуссии происходят, но закрытые, в учебных заведениях, где ученые, литературоведы и критики с улыбкой глядят на меня, как на некоего “зачинателя” в этой области и “зачинателя”, который не обладает необходимыми познаниями, человека невежественного в данной области, и вдруг приходит в голову, что да, с точки зрения литературоведов и критиков, быть может, я действительно являюсь невеждой, но суждение-то свое я могу иметь? И скажу прямо: конечно, я всего Веселовского не читал и читать не буду – просто по недостатку времени. Но все дело в том, что в этой постановке вопроса есть то самое главное и важное зерно, которое всегда и всюду должны мы искать. Как может быть иначе? Каким же образом можем мы, последователи марксистско-ленинской науки, не задумываться, что у нас, наряду со школой революционных демократов, существовала школа, которая не была продуктом нашего национального развития, которая не стояла на последовательных материалистических позициях своего времени, которая в смысле передовых позиций была не революционной, а была либеральной? И мы знаем, что очень многие стороны этого учения Веселовского были унаследованы формалистами. А кто, как не формалисты, были главными проводниками аполитической литературы на протяжении всего периода советской власти, на протяжении всей борьбы литературных взглядов? Во всей борьбе литературных взглядов, как бы сторонники формалистических тенденций ни переползали с позиций формализма на марксистско-ленинские позиции (я не говорю о тех, кто, принадлежа к формализму, затем путем анализа и пересмотра своих взглядов, отказался от формалистических позиций и может перейти на марксистско-ленинские позиции), – но формализм, как течение, всячески приспособляющийся, интерпретирующийся по-разному, этот формализм вырос из худших традиций Веселовского, и потому мы должны сказать, что эти традиции являются глубоко не патриотической школой.
Как же мы можем не задуматься над тем, что никогда не приходило в голову, – что на протяжении целого ряда лет больше половины диссертаций защищалось только по темам западноевропейской литературы? Почему никто не задумывается, что и до сих пор многие лучшие достижения нашей русской литературной, русской национальной мысли объявляются просто пересаженными из Западной Европы?
Люди обвиняют меня, человека, который поставил этот вопрос, в невежестве, но умалчивают тот факт, над которым им, образованным людям, надо задуматься, – что этот антинациональный, антипатриотический характер целого ряда работ Веселовского прекрасно понимали такие революционные демократы, как Салтыков-Щедрин, что у него есть целая полемика с Веселовским, идущая по этой линии.
Следовательно, речь идет не о том, что пришли какие-то варвары, которые хотят изничтожить крупнейшего русского ученого. Все, что есть за ним крупного, остается, но что пора с точки зрения развития марксистско-ленинской науки, пора отказаться от этого ползания в хвосте того, что писали до него, лежать на засаленном тюфяке, а беспрерывно работать критической мысли не для ниспровержения исторических ценностей, когда они правильны, а для того, чтобы правильно исторически в них разобраться.
Если бы не было в этой школе последователя – Алексея Веселовского, если бы не было идиотического продолжения в худшем смысле школы Веселовского, – этот вопрос не приходилось бы ставить так остро, но его приходится ставить, потому что это еще не изжито в умах. Когда пришлось заняться историей, как долго приходилось толкаться, пока не преодолели взгляды Покровского, потому что большая категория людей сложилась под влиянием этих взглядов. Так и в литературоведении приходится возвращаться к прошлому и критически пересматривать с точки зрения новых задач.
Поэтому мне кажется, что неправильно ведут себя многие марксистско-ленинские ленинградские литераторы, которые из боязни прослыть невеждами или боясь, что их в ученой среде присоединят к варварам, они боятся (хотя это их обязанность) взять и пересмотреть очень многое из того, что писал Веселовский, очень серьезно, очень научно пересмотреть его апологетов от прошлых до нынешних – не коренится ли там начало многих очень существенных и вредных для нас теперь уклонов.
Мы не потому ведем борьбу с низкопоклонством, что мы отрицаем величайшие достижения других народов в общественном развитии, в развитии человеческой мысли, а наоборот, именно потому, что наше историческое прошлое и главное – наше настоящее, то есть мы сами являемся единственными наследниками всего передового, поэтому все передовое мы должны рассматривать с точки зрения наших передовых марксистско-ленинских взглядов.
Вот, собственно говоря, одна из задач, которой должна была бы особенно заняться ленинградская организация, особенно ее критики и литературоведы, потому что Ленинград всегда был цитаделью формализма»[1668].
Такого поворота никто в зале не ожидал; это было обвинение не просто от главы советских писателей, это было обвинение от члена ЦК ВКП(б). И если наиболее прозорливые поняли, в чем дело, то некоторые решили выступить. Попросил слова и профессор В. М. Жирмунский, но перед ним успел записаться профессор В. А. Мануйлов. Приведем некоторые строки из его выступления, за которое он потом был многократно побиваем суровой партийной критикой:
«Мы живем настолько в ответственное и сложное время, когда каждый из литературоведов неизбежно должен в целом ряде случаев, в силу сложности обстановки, не всегда полной подготовленности ошибаться, все работники нашего идеологического фронта, мне кажется, не имеют только одного права: не имеют права не признавать тех недоумений, тех непониманий, которые его волнуют, его тревожат, которые мешают работать дальше.
Вот почему я, имея право и честь считать себя литератором, честным литературоведом, который может это высказать, я бы очень хотел, пользуясь такой драгоценной возможностью, сказать Александру Александровичу, что когда мне пришлось в “Литературной газете” прочесть его первое выступление по вопросу о Веселовском, о роли его в русском литературоведении, я испытал некоторое недоумение, и до сих пор для меня не все ясно. Сегодняшнее, очень четкое, очень обстоятельное выступление Александра Александровича мне не совсем все
