Шрифт:
Закладка:
В 1945 году отмечалось 50-летие со дня смерти Н. С. Лескова. Лесков – талантливый и своеобразный художник, большой мастер слова и знаток русского языка. Но в жизни писателя была полоса, когда он унизил свой талант участием в реакционной пропаганде против передовых людей эпохи, против революционеров. Признавая все значение последующей литературной деятельности Лескова, советский исследователь обязан четко и недвусмысленно сказать, что сущность тех романов и статей Лескова, которые направлены против “нигилистов”, против революционных демократов, нам решительно враждебна, ибо это были клеветнические произведения, служившие крепостникам в их борьбе против демократии.
Проф[ессор] Б. Эйхенбаум выступил в связи с 50-летием со дня смерти со статьей “Н. С. Лесков” в журнале “Звезда” (№ 3 за 1945 год). Он начал с указания на необходимость “пересмотра старых суждений, оценок и схем”. Но “новые взгляды”, предлагаемые проф[ессором] Эйхенбаумом, оказываются очень и очень старыми. По сути дела они представляют собой попытку воскресить либеральную концепцию литературного развития. ‹…›
В статье Б. Эйхенбаума дело изображается таким образом, будто идеи Лескова в период, которого он сам потом стыдился, вовсе не были реакционными и якобы не было никаких враждебных столкновений между ним и лагерем революционной демократии. В статье Б. Эйхенбаума мы читаем, что Лесков был человеком, близким к народу и хорошо знавшим его; что Лесков, хотя и находился в оппозиции к передовым людям эпохи, однако, по мнению автора, “это была оппозиция, но вовсе не справа, а изнутри”. Так, по сути дела, проф[ессор] Эйхенбаум изображает Лескова 60-х годов выразителем интересов народа. Против этого нельзя не возразить самым решительным образом. В 60-х годах выразителями интересов народа были Чернышевский, Добролюбов и другие революционные демократы…»[1643]
Критика Б. С. Рюрикова кажется сдержанной по тону, поскольку «Большевик» был «теоретическим и политическим журналом ЦК ВКП(б)» и достаточно редко позволял себе шельмовать кого-либо. Он просто обозначал отношение власти к явлению или личности, предоставляя свободу действий партийной машине «на местах».
Дневник Б. М. Эйхенбаума доносит скупые сведения о происходившем:
«30 VI [1947]. В “Лит[ературной] газете” от 21 VI – невежественная и глупая статья какого-то Я. Каменского обо мне, по поводу статьи о “Войне и мире”. Организованная травля. В “Большевике” Рюриков по вопросу о Лескове (теперь Лениздат побоится напечатать мою вступит[ельную] статью); сборник “Русские классики и театр” (ВТО) вышел без моей статьи о драматургии Лермонтова – побоялись. Интересно, как будет с моей статьей о Ленине в “Вестнике ЛГУ”. Я становлюсь запрещенным автором. Невольно приходит мысль, что обо мне будут иначе писать лет через 25 – не раньше»[1644].
«8 VII [1947]. Вчера ред[актор] Лениздата М. М. Смирнов сообщил мне по телефону, что статья моя о Лескове, по решению главной редакции, не пойдет – том выйдет без статьи. Сегодня я написал в редакцию, что новой работы для Лениздата делать не буду и что считаю договор на Лермонтова расторгнутым. Итак, статья о войне у Л. Толстого не пошла в “Трудах” Института, статья о драматургии Лермонтова в сборнике Инст[иту]та театра и музыки (“Русские классики и театр”) не пошла (они даже не сочли нужным сообщить мне об этом), статья о Лескове в однотомнике не пошла. Чудно! Я становлюсь нецензурным автором»[1645].
«[9 сентября 1947]. 7 го вечером был у меня П. Тимофеев – завтра держит экзамен в аспирантуру. Его вызвал к себе Деркач (партком), говорил с ним обо мне. Гадко! Они создают мне лишнюю рекламу среди студенчества. Есть опасность, что Шура Гаркави[1646] не пройдет. Ужасно!»[1647]
«[11 сентября 1947]. Сегодня заходил Шура Гаркави: выдержал экзамены отлично. Деркач вызывал его тоже – и тоже говорил с ним обо мне»[1648].
Начало травли М. К. Азадовского
Не успели на факультете обсудить статью о Б. М. Эйхенбауме, как спустя неделю, 29 июня 1947 г., та же «Литературная газета» печатает статью В. М. Сидельникова с не менее резким заголовком: «Против извращения и низкопоклонства в советской фольклористике». Но если Б. М. Эйхенбаума, как можно было видеть, не критиковал лишь ленивый, то статья Сидельникова вводит в круговорот событий новую жертву – профессора М. К. Азадовского. Причем ученый не только обвиняется в идеологических ошибках, но и связывается с героиней постановления ЦК А. А. Ахматовой, что делает обвинения еще более серьезными:
«Наше народное творчество неразрывно связано с художественной литературой, музыкой, театральным искусством, оно входит в общий золотой фонд русского искусства.
Но среди литературоведов были горе-теоретики, говорившие о том, что фольклор – это извращенная, опустившаяся, снизившаяся культура. Лучшие художественные образцы русского фольклора они возводили к западным источникам, весь наш былинный эпос приписывали влиянию “варяжских пришельцев”.
Анна Ахматова, например, в своей статье “Последняя сказка Пушкина”, опубликованной в 1933 году в ленинградском журнале “Звезда”, возводя пушкинскую “Сказку о золотом петушке” к западноевропейскому источнику, обвиняет великого русского писателя в том, что он “простонародностью” снизил лексику и все персонажи западноевропейского источника. Может ли быть более яркий пример низкопоклонства перед иностранщиной! Лженаучную, в корне порочную “теорию” Ахматовой повторял на все лады ленинградский фольклорист М. Азадовский. Он возвел и другие сказки Пушкина к иностранным источникам, в частности к немецким. В ряде своих статей он пытается снизить значение Арины Родионовны для творчества Пушкина (статья “Арина Родионовна или бр[атья] Гримм?” в “Литературном Ленинграде”, статья “К истории сказки Пушкина ‘О рыбаке и рыбке’ ” в “Резце” и др.).
Любовь Пушкина к русской народной сказке проф[ессор] Азадовский всецело приписывает влиянию сборников бр[атьев] Гримм и произведений американского писателя Вашингтона Ирвинга, следуя в этом рабски “доводам” Анны Ахматовой. Называя ошибочными взгляды исследователей, считавших “Сказку о рыбаке и рыбке” русским национальным произведением, проф[ессор] Азадовский утверждает, что “Сказка Пушкина совершенно чужда русской традиции, но примыкает всецело к традиции западноевропейской. Ближе всего она к сказке сборника бр[атьев] Гримм”. И дальше: “Из иностранных источников заимствован Пушкиным и ряд других его сказок”. Проф[ессор] Азадовский доказывает, что в основе сказки о мертвой царевне лежат также сказки братьев Гримм, что “Сказка о золотом петушке” является переработкой новеллы Ирвинга, что в основе “Сказки о царе Салтане” лежат самые разнообразные источники, как устные, так и книжные, как русские, так и западноевропейские.
Возведение сказок Пушкина к иностранным источникам – вредная теория, требующая
