в разных местах Пруссии. Другая серьезная опасность заключается в том, что полиция в большей степени подчиняется начальникам-социалистам, о которых известно, что они или их друзья по партии состоят в тесной связи с коммунистами. Тем самым дисциплина в полиции потрясена в ее основах, и вызывает удивление, что офицеры полиции сегодня все еще удерживают в подчинении свои подразделения». В тот же день Винтерфельд и его коллега Борк высказали те же самые упреки в устной форме в министерстве внутренних дел Германии, в том числе статс-секретарю рейхсканцелярии Эрвину Планку.

Утверждения политиков из рядов немецких националистов о прямых связях между начальниками полиции — социал-демократами и КПГ были выдумкой чистой воды. Винтерфельд также умолчал о том, что число политических столкновений, повлекших за собой человеческие жертвы подскочило только после отмены 16 июня запрета на СА и на ношение униформы. Казалось, не было ничего более очевидного, чем повторно ввести оба запрета. Но имперское правительство сделало совсем иные выводы из роста политического террора. Во время совещания министров, проходившего 11 июля под председательством Папена, министр внутренних дел Гайл заявил, что если бы в Пруссии была сильная государственная власть, то коммунистическая опасность не привела бы к столь значительным беспорядкам: «На самом деле авторитет правительственной власти в Пруссии сильно подорван. Полиция знает на собственном опыте, что национал-социалистическое движение все время увеличивает число своих сторонников, но, несмотря на это, получает от министра Северинга приказы бороться с этим движением».

Гайл полагал, что «психологический момент» для вмешательства вдела Пруссии созрел и предложил подготовить для рейхспрезидента декрет, согласно которому в Пруссию назначался рейхскомиссар. Эту. функцию должен был взять на себя рейхсканцлер, который, в свою очередь, мог уже назначать «младших комиссаров». В результате отношения между рейхом и Пруссией приняли бы новый вид. Жалоба нынешнего прусского правительства в государственный суд на действия рейха расценивалась как возможная, но бесперспективная акция. Рейх должен был также готов принять меры, чтобы успокоить правительства южных немецких земель и Саксонии. В конце совещания Папен мог констатировать, что правительство пришло к единому мнению по вопросу о назначении рейхскомиссара для управления Пруссией, причем обоснование и формулировка декрета были поручены министерствам внутренних дел и юстиции.

Уже днем позже кабинет Папена обсуждал проект декрета. Гайл подчеркнул серьезность положения, выступив с драматически звучавшим сообщением: статс-секретарь прусского МВД Вильгельм Абегг вел переговоры «относительно объединения СДПГ и КПГ». В действительности Абегг, член Немецкой государственной партии, не поставив Северинга в известность, пригласил к себе 4 июня двух членов КПГ, а именно депутата рейхстага Торглера и депутата прусского ландтага Каспера, и обратился к ним с призывом принять меры против актов коммунистического террора. Это могло быть сделано, к примеру, с помощью «тайного приказа», который потом мог бы попасть в руки полиции в ходе обыска и таким образом стать достоянием общественности. Кроме того, Абегг побуждал коммунистов отказаться от их крайней оппозиционности: «Ведь им же не может быть безразличным, что к власти придут национал-социалисты или в Пруссию будет назначен рейхскомиссар».

Свидетелем разговора стал регирунгсрат Диле, который проинформировал о нем чиновников от партии немецких националистов, которые, в свою очередь, поставили в известность рейхсминистра внутренних дел. То, что Северинг не одобрил самоуправные действия Абегга и высказал статс-секретарю свое сильнейшее недовольство, выяснилось в результате допроса Дилса, который учинил ему мини-стериальрат Винштейн из рейхсканцелярии. Самое позднее начиная с 19 июля в обстоятельства дела был посвящен также Папен.

В ходе совещания министров 12 июля кабинет принял решение о мерах на случай, если на назначение в Пруссию рейхскомиссара последует ответ в виде всеобщей забастовки. При таком развитии событий, как заявил Гайл, отвечая на соответствующий вопрос министра экономики Вармбольда, должно быть введено военное положение. Кроме того, в распоряжении правительства находилась также «Технише Нотхильфе», организация, основанная во время смуты 1919 г. Ее задачей было обеспечение бесперебойной деятельности жизненно важных предприятий. После этого кабинет одобрил проект декрета, подготовленный министром внутренних дел, а также пришел к соглашению по поводу графика действий: в среду, 20 июля, в 10 часов утра, прусские министры Хиртзифер, Северинг и Клеппер будут приглашены в рейхсканцелярию. Здесь рейхсканцлер ознакомит их с декретом президента о передаче верховной власти в Пруссии рейхскомиссару.

Но в тот же самый день Северинг перечеркнул все планы имперского правительства. Своим указом от 12 июля он обязал все полицейские учреждения при поступлении любых ходатайств о проведении митингов и шествий под открытым небом тщательно проверять, достаточно ли средств находится в распоряжении полиции для защиты участников мероприятия. В противном случае должен был последовать его запрет. В радиограмме, отправленной прусской полиции, Северинг потребовал принять самые жесткие меры в отношении несанкционированного ношения оружия и применения максимального срока наказания для всех лиц, задержанных с оружием в руках. Ввиду многочисленных насильственных столкновений Северинг призывал население к спокойствию и осторожности.

В ходе совещания кабинета 13 июля министр юстиции Гюртнер сослался на указ Северинга, в ответ на что Гайл вынужден был признать, что прусский министр внутренних дел на самом деле «выбил у имперского правительства в данный момент почву из-под ног для проведения запланированной акции. Теперь необходимо выждать, чтобы оценить воздействие указа. Поэтому мы на время должны отказаться от вчерашнего решения о незамедлительном назначении рейхскомиссара». Шлейхер и прочие министры, соответственно протоколу, выразили свое согласие с этим выводом Гайла.

На следующий день Гинденбург принял в своем восточно-прусском поместье Нейдеке рейхсканцлера и министра внутренних дел. Сначала Папен сообщил ему о результатах конференции по проблеме репараций, вслед за этим Гайл доложил о подготовке назначения рейхскомиссара для Пруссии. Рейхспрезидент выдал рейхсканцлеру карт-бланш, как сообщил об этом Гайл министрам 16 июля: Гинденбург подписал, не проставляя даты, декрет о восстановлении безопасности и порядка в федеральной земле Пруссия, а также декрет о введении чрезвычайного положения, которое первоначально распространялось только на Берлин и на провинцию Бранденбург.

/Министр продовольствия фон Браун также известил, что два ведущих деятеля крупной индустрии и сельского хозяйства, а именно Густав Крупп, председатель Имперского союза немецкой промышленности, и Эрнст Брандес, президент Немецкого сельскохозяйственного совета, высказали пожелание о незамедлительном введении военного положения во всем рейхе. После этого кабинет перенес свое заседание на другую дату, так и не приняв нового решения{540}.

Вдень 17 июля 1932 г., вошедший в историю как «Кровавое воскресение Альтоны», у правительства Папена снова появилась возможность вернуться к первоначальному графику нанесения удара по Пруссии. С момента нападения национал-социалистов 10 июля на дом профсоюзов в Экернфорде, в прусском округе Шлезвиг-Гольштейн, к которому относилась