все причины собственноручно ввести в Пруссии чрезвычайное положение. Подобный превентивный шаг, как это хотел предложить Северингу утром 20 июля Гржезинский, согласно его собственному свидетельству, был, очевидно, последним шансом воспрепятствовать назначению рейхскомиссара. Однако Северинг не был доступен для начальника берлинской полиции, а судя по тому, что мы знаем об оценке сложившейся обстановки прусским министром внутренних дел, он, очевидно, не последовал бы совету своего товарища по партии{544}.

Сразу же после 10 часов утра в рейхсканцелярии началось совещание с участием министров Пруссии. Со стороны рейха в нем приняли участие, кроме Папена, министр внутреннихдел Гайл, статс-секретарь Планк и в качестве секретаря — министериальрат Винштейн. С прусской стороны наряду с Хиртзифером, Северингом и Клеппером участвовал также министериальдиректор Нобис. Рейхсканцлер утверждал, что ситуация в Пруссии развивается таким образом, что он вынужден был просить рейхспрезидента об издании декрета согласно статье 48 конституции о восстановлении общественной безопасности и порядка. После этого Папен зачитал текст декрета, объявлявшего о назначении рейхсканцлера рейхскомиссаром Пруссии и уполномочивавшего его лишать министров прусского министерства их постов, взять на себя исполнение обязанностей министра-президента Пруссии, а также поручать другим лицам управлять прусскими министерствами в качестве комиссаров рейха. Вслед за этим Папен объявил, что на основании декрета он лишает премьер-министра Брауна и министра внутренних дел Северинга их постов и назначает министром внутреннихдел Пруссии обер-бургомистра Эссена Брахта.

Северинг в ответ заявил протест: декрет не отвечает конституции; безопасность и порядок обеспечены в Пруссии в не меньшей степени, чем в других федеральных землях. Если в Пруссии происходит больше столкновений, то причина заключается в том, что в ее состав входят наиболее склонные к беспорядкам местности. «Он подчинится только насилию или уйдет со своего поста в том случае, если последует категорическое предписание рейхспрезидента или он будет отстранен решением ландтага, — так были зафиксированы в официальном протоколе дальнейшие заявления Северинга. — Кто сеет ветер, тот пожнет бурю. Он высказал опасения развязывания гражданской войны в результате действий имперского правительства».

В ответ Папен задал вопрос, что Северинг понимает под применением силы. Прусский министр внутренних дел пояснил в ответ, что «он подчинится только грубой силе». Министр социального обеспечения Хиртзифер также, как и Северинг, оспорил конституционность декрета и, в свою очередь, задал вопрос, почему рейх не потребовал от Пруссии согласно статьи 15 конституции устранить те недостатки, которые попали под огонь его критики. Папен высказался в том смысле, что не может отказать прусским министрам в их праве обратиться в Конституционный суд. Непосредственно после того, как три прусских министра покинули здание рейхсканцелярии, в Берлине и провинции Бранденбург было введено военное положение.

Отто Браун получил сообщение о своем смещении от чиновника рейхсканцелярии, который около 11 часов утра позвонил в дверь его дома, расположенного в районе Берлин-Целендорф. Какое-то время министр-президент взвешивал возможность отправиться в министерство и дать там себя арестовать. Но от этого шага его смогли быстро отговорить по телефону его ближайшие сотрудники. Вместо этого Браун написал канцлеру письмо, в котором он констатировал, что у действий рейха нет никакой правовой основы и просил Папена изложить ему их причины.

В это же время активизировался рейхсвер. В 11.30 утра генерал-лейтенант фон Рунштедт, командующий Третьим военным округом рейхсвера, назначенный Шлейхером главой исполнительной власти, сообщил по телефону начальнику берлинской полиции Гржезински о том, что он и начальник городской патрульной полиции Хеймансберг смещены со своих постов. На просьбу Рунштедта, не мог бы Гржезински назвать время передачи своих полномочий двум преемникам, бывшему начальнику полиции Эссена Мельхеру и полковнику полиции Потену, Гржезински заявил, что перезвонит, и проконсультировался сначала по телефону с Северингом. Последний расценил введение военного положения в отличие от своего собственного смещения правомочным и порекомендовал начальнику полиции подчиниться распоряжению генерала.

Но Гржезински, посоветовавшись со своим заместителем Бернгардом Вейсом, решил иначе и отклонил требование Рунштедта.

Вслед за этим около 17 часов в полицай-президиуме появились офицеры рейхсвера, взяли «под стражу» Гржезински, Вейса и Хеймансберга и поместили арестованных в «доме товарищества» рейхсвера в Моабите. Спустя два с половиной часа они были освобождены. Однако прежде они подписали заявление, в котором заверяли, что воздержатся от любых официальных действий после того, как они силой были удалены со своих постов.

Тем временем правительство Пруссии изложило свою позицию рейхсканцлеру. Меры, предпринятые имперским правительством, представляли собой нарушение как имперской, так и прусской конституции, и поэтому оно, прусское правительство, обратилось к Конституционному суду с просьбой вынести соответствующее решение. Одновременно оно запросило вынесения распоряжения суда об обеспечении притязания стороны[59], в связи с чем смещение прусских министров и узурпация их прав в рейхсрате были бы объявлены утратившими силу. Запрос на издание соответствующего распоряжения суда об обеспечении притязания стороны затрагивал только те меры, которые прусское правительство с самого начала рассматривало недействительными. Вопрос о том, имело ли правительство рейха право согласно второму разделу статьи 48 конституции подчинить прусскую полицию рейхкомиссару, оставался исключительной прерогативой Конституционного суда. То же самое имело силу для вопроса, выполнило или нет прусское правительство возложенные на него обязанности. Именно это утверждал имперский кабинет, ссылаясь на первый абзац статьи 48, при этом его вмешательство в дела Пруссии носило характер «имперской экзекуции».

Правовая аргументация прусского правительства была веской. Рейх не имел права ни при каких условиях лишать федеральную землю конституционного правительства, а также права на представительство в рейхсрате. Так как президентский декрет сделал именно это, то действия кабинета представляли собой нарушение конституции — не меньшее, чем государственный переворот. Еще не смещенные со своих постов министры были поэтому в полном праве отклонить письменное приглашение Папена (с провокационной целью отправленное на бланке со штампом «министр-президент Пруссии») принять участие в совещании прусского правительства в 17 часов пополудни того же дня. Подобное заседание могло бы состояться только под председательством кого-либо из прусских министров, говорилось в письме прусского правительства от 20 июля.

Это письмо было получено на противоположной стороне Вильгельмштрассе, в рейхсканцелярии, около 15 часов. Немного позднее Папен пришел к соглашению с Гайлом и рядом руководящих чиновников о том, что с этого момента все прусские министры снимаются со своих должностей. На министерском совещании, созванном в 18 часов, это решение было принято формально. Папен сообщил, что он до обеда известил все важнейшие земельные правительства о действиях в отношении Пруссии и протест последовал только от посланника Баварии. Брахт, назначенный Папеном главой прусского министерства внутренних дел, проинформировал имперское правительство о своей беседе с Северингом, которая прошла «в дружеской форме» в кабинете последнего в 16 часов. При этом