Среди всех масштабных трансформаций, выпавших на долю XVI века, должна быть упомянута и эта, причем она затронула Италию в первую очередь хотя бы потому, что светское господство понтификов сконцентрировалось главным образом в границах Апеннинского полуострова. Многие великие умы — интеллектуальный цвет Европы — пришли к выводу, что расширение политического измерения власти, которой надлежит функционировать исключительно в духовной плоскости, представляет собой опасный феномен. В «Истории Флоренции», созданной в 1520 году по заказу кардинала Джулио де Медичи (с 1523 по 1534 год — папа Климент VII), Никколо Макиавелли с большими предосторожностями пишет:

Все войны в Италии, ранее от варварских орд происходившие, ныне возникают большей частью по причине того, что понтифики сами в большинстве случаев взывают к варварам, дабы те наводнили страну. Такое поведение видим мы и в наши времена, из-за чего Италия была и остается разъединенной и немощной.

Франческо Гвиччардини в «Истории Италии» (1539 год) тоже ярко и показательно демонстрирует, каков ущерб, какова степень внутреннего разложения церкви из-за прямого осуществления ею политических полномочий:

Заботы и попечение их [понтификов] более не относились к святости жизни, усилению религии, ревностному служению и милосердию к ближним, но к армиям и войнам против самих же христиан, к тому, чтобы в мыслях и руками кровавыми свершать жертвоприношения, заполнять казну, новыми законами, кознями да интригами собирать отовсюду богатства; для этой лишь цели бессовестно применяется ими духовное оружие, продаются бесстыдно предметы священные и мирские.

Ясные и безжалостные формулировки читаются как обвинительный акт, который Гвиччардини еще более недвусмысленно воспроизведет в «Воспоминаниях о себе самом», где церковная иерархия будет названа «ватагой негодяев и мерзавцев», а автор пожелает самому себе дожить до того дня, когда она лишится «либо своих пороков, либо власти».

Естественно, далеко не все великие умы того времени мыслили в таком ключе. Например, философ Томмазо Кампанелла, живший во второй половине XVI столетия, высоко оценивал «славу Италии, возвеличенной понтификатом», и надеялся на непосредственное верховенство римских пап над монархами всей земли.

Однако прочие, в том числе иерархи самой церкви, уже поняли, что битва за Константинов дар принадлежит прошлому. Так, кардинал Роберто

Беллармино, иезуит, проницательный и беспощадный инквизитор, понял, что официальное отречение от документа не нанесет ни малейшего вреда светскому владычеству пап, которое в свое время уступил им Константин, поскольку они располагали инвеститурой совсем иного порядка, не имеющей отношения к зафиксированному на бумаге. А его предшественник, кардинал и историк церкви Чезаре Баронио, утверждал, что поддельность документа может быть не столько недостатком, сколько достоинством. Ход его рассуждений сводился к тому, что апостол Петр и его преемники получили власть любого рода лично от Христа, соответственно, факт ее признания в императорском эдикте со стороны смертного в конечном счете человека в соотнесении с самим Христом терял свою весомость и им, в общем-то, можно было пренебречь.

В данной главе перед нами не стоит задача подробно рассмотреть все перипетии истории Константинова дара, ибо на эту тему имеются превосходные исследования. Здесь же предлагается только ограниченная панорама, позволяющая встроить этот фальшивый документ в перспективу итальянской национальной истории, на которую мнимое завещание Константина оказывало и продолжает оказывать заметное воздействие.

Начиная с XVII века политическая мощь Святого престола постепенно ослабевает — это период упадка, обусловленный, впрочем, вовсе не топорными манипуляциями с кусочком бумаги, а скорее иными причинами, которые все чаще противопоставляли ватиканский клир ходу времени. Просветительская философия ускорила этот процесс, а в стане непримиримых противников двух крупнейших революций XVIII столетия (американской и французской) Римская церковь относилась к тем, кто использовал в борьбе как оружие, так и идеологическую машину. Тайные общества, и прежде всего масонство, обнаружили, что Ватикан является их противником; высшая католическая иерархия обрушилась и на сторонников эгалитаристских учений (к примеру, социалистов), квалифицировав их как врагов Господа. В течение двух веков виднейшие интеллектуалы, философы, историки и ученые стремились доказать, что организованные религиозные учения — это одно из главных препятствий, мешающих достичь социального обновления, равенства и признания людей в качестве полноправных граждан.

Настолько глубоким был разрыв с прошлым, свершившийся в эти годы, что даже реставрационный энтузиазм Венского конгресса (1815 год), прошедшего после бури наполеоновских войн, был не в состоянии восстановить существовавший ранее расклад и вновь соединить разрозненные элементы картины. Ни много ни мало, но целых четыре раза за истекший период мир слышал вести о падении светского владычества пап. Впервые это случилось в феврале 1798 года, когда французская оккупационная армия провозгласила Римскую республику и арестовала Пия VI, умершего год спустя в плену в Балансе, в Юго-Восточной Франции. Эксперимент продлился недолго, однако после тысячелетия стабильности был настоящим новаторством. Святой престол получил четкий сигнал, но не воспринял его должным образом. Вторая весть пришла в 1809 году, когда вследствие ухудшения отношений Наполеона и Ватикана французский император своим декретом упразднил светскую власть понтифика и аннексировал Папскую область. В третий раз это произошло в 1849 году, когда благодаря отваге итальянских патриотов возникла другая Римская республика, которой была суждена эфемерная, но триумфальная жизнь (с февраля по июнь), памятная среди прочего одной из самых прогрессивных конституций тогдашней Европы. В четвертый и последний раз это случится 20 сентября 1870 года, когда Рим наконец-то воссоединится со вновь рожденным королевством Италия и станет его столицей.

Все упомянутые эпизоды демонстрируют, что эволюция политической ситуации в Европе трансформировала Константинов дар и светское господство понтификов в проблему сугубо итальянскую, связанную с борьбой за контроль над полуостровом. Конечно же, это вопрос власти, к тому же осложняемый вековой традицией, боязнью перемен, страхом увидеть, как пошатнется в итоге вместе с верой и духовная свобода церкви.

Тщетно граф Камилло ди Кавур, архитектор единой Италии, пытался в последние месяцы перед смертью успокоить и переубедить понтифика. Не что иное, как интерес духовного свойства, убеждал он, мог бы подтолкнуть папу отказаться от анахронической претензии на мирскую власть. Будучи председателем Совета министров, он неоднократно возвращался к этой теме, предлагая понтифику щедрые гарантии: «Святой отец, мы дадим Вам ту свободу, каковую Вы безуспешно вот уже три века просите у всех католических держав… Мы готовы провозгласить в Италии этот великий принцип: свободная церковь в свободном государстве».

Ничто не могло перебороть недоверие Пия IX и его окружения: мотивация была скорее психологического толка, чем политического. Лозунг «свободная церковь в свободном государстве» звучал не столько заверением, сколько скрытой угрозой. Не говоря уже о том, что антиклерикализм, частично затронувший движение Рисорджименто[35] только способствовал росту таких опасений. К примеру, Джузеппе Гарибальди