Рима, я готов признать, что стремящиеся к этому сану люди должны добиваться своей цели со всем возможным напряжением своих легких. По достижении этого сана им предстоит благополучие и возможность обогащаться добровольными приношениями матрон, разъезжать в великолепных одеждах в собственных экипажах, задавать пиры столь роскошные, что их блюда превосходят царский стол[41].

В конце концов Дамасу удалось одержать верх над соперником, хотя метод, каким была достигнута победа, повредил его репутации религиозного человека. Но важность этого понтифика в контексте нашего рассказа состоит в том, что он стал первым епископом Рима, который обосновал свое главенство не решением церковных соборов или эдиктами иной природы, а непосредственно Евангелием, знаменитым «наречением Петра» (Матфей: 16,18): «и Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее». Такую прокламацию можно с полным успехом считать важным шагом на пути утверждения самой что ни на есть настоящей династии последовательно восходивших на ватиканский престол пап. В дальнейшем данный принцип окончательно сформируется и закрепится.

Вернемся к христианским базиликам, имитирующим общественные сооружения классического Рима, которые ввиду римской тенденции к унификации одновременно являлись и сакральным, и гражданским пространством. Подобно Ромулу и Рему, которые стояли у истоков старого города, в новом Риме, осененном знаком креста, эти функции принимают на себя святые апостолы Петр и Павел. Постепенно, с отходом от первоначального строгого иудейского монотеизма, новая религия воссоздает собственный пантеон. Нет больше одного-единственного библейского Яхве: перед нами целая божественная фамилия, родители и их сын. Вокруг них собираются многочисленные божественные и полубожественные фигуры, их количество за столетия приблизится к паре тысяч. Любое место, поступок или орган человеческого тела — у всего отныне появился святой защитник-покровитель. Сходство с античным сонмом языческих богов вполне очевидно.

В медленно умирающем городе, чьи дворцы, дома, аулы, акведуки и храмы были к тому или иному моменту разграблены, заброшены или разрушены, блеск и просторность новых базилик, особенно главной из них, сразу же рождали в душе каждого посетителя — хоть римлянина, хоть паломника — отчетливое, неизгладимое ощущение того, что прежнюю власть сменила новая и теперь именно к ней надлежит обращать взоры и чаяния, касающиеся как земной, так и загробной жизни.

Поэтому было крайне необходимо, чтобы собор Святого Петра соответствовал столь неподъемным задачам укрепления веры и политического господства. Нужно было, чтобы каждый, вне зависимости от того, простой это верующий или царствующий монарх, входя в пределы базилики, без промедления почувствовал силу власти, от которой зависела порой не только его легитимность, но и само его существование. Еще ни одна религия не осмеливалась замахнуться на что-то похожее.

Однако со временем базилика, отличавшаяся при Константине броской пышностью, приходит в упадок. Приблизительно в середине XV века гениальный архитектор и гуманист Леон Баттиста Альберти обращает внимание папы Николая V (в миру Томмазо Парентучелли) на тот факт, что стены центрального нефа накренились уже более чем на метр. Между тем Флоренция лишь недавно обрела новый собор Санта-Мария-дель-Фьоре, увенчанный прекрасным куполом работы Брунеллески. Гармонично вписавшись в окружающий равнинный пейзаж, обрамленный цепью холмов, он горделиво вознесся над городом. Николай V, тосканец по происхождению, с особой остротой воспринимает брошенный вызов. Он избрал Ватикан в качестве папской резиденции и теперь думает, как укрепить его статус. Понтифик велит построить четыре дозорные башни по углам замка Святого Ангела, добавить высокие бастионы к прежним «львиным» крепостным стенам, мелиорировать и привести в порядок улочки и переулки городского района Борги — настоящего притона бандитов, убийц и воров. Кстати, флорентийский священник Розелло Розелли в письме к Козимо де Медичи от 1450 года весьма красноречиво описывает нравы той части Рима: «Эта земля не иначе как гнездо ворья и сброда: каждый норовит обчистить и прирезать ближнего, словно не люди это, а бараны; ладно бы просто убили, так они еще и искромсают на кусочки, точно репу».

Папа Николай — фигура спорная и противоречивая, насчет него в Риме сразу же начинают циркулировать дерзкие шутки и непочтительные куплеты, надолго вошедшие в городской фольклор. Его слава человека, крутого на расправу с врагами и большого любителя выпить, саркастически обыгрывается в таком анонимном двустишии: «С тех пор как в папах Николай — убийца он давно, / Обилен Рим на кровь и скуден на вино». Во второй главе XIII книги «Истории Рима в Средние века» Фердинанд Грегоровиус отзывается о папском дворе этого времени сухо и хлестко:

Папский Рим в ту эпоху морально разложился, коррумпированный клир был ненавидим народом. Кардиналы жили в шелках и злате, словно князья в миру; их расточительность и легкомыслие оскорбляли чувства не только республиканцев, но и простых горожан. Многочисленные члены курии и прелаты кичились доходами от имущества, коих им вечно не хватало, но всегда желали заполучить все больше и больше. Их отталкивающее поведение казалось спектаклем высокомерия, жадности и нравственного упадка[42].

Многое удалось сделать папе Николаю, но отнюдь не все, что было им задумано. В заслугу ему стоит поставить то, что проблема почтенной Константиновой базилики была обозначена так, что пренебрегать ею далее было нельзя. Воспользуется этими замыслами и разовьет проект по восстановлению собора другой папа, наделенный не меньшим темпераментом, — Сикст IV (Франческо делла Ровере), царствовавший добрую дюжину лет — с 1471 по 1484 год. Его ключевым деянием была реконструкция Capella magna, главной капеллы папского дворца, которая с тех пор и носит его имя — Сикстинская. Важность этой капеллы заключается в том, что она станет площадкой для художественных экспериментов, чему стоит посвятить отдельный, более подробный рассказ в одной из следующих глав.

Кроме того, Сикст приказал проложить новые дороги и заменить старинный мост Сант-Анджело более просторным (мост Сикста), чтобы в периоды притока паломников там не возникали ужасающие пробки и стычки (к примеру, в Святой 1450 год верующие столпились на входе и выходе с моста, перегрузив его так, что в результате около двухсот человек погибли в давке, утонули в Тибре или получили смертельные ранения под копытами лошадей). В лихорадочном темпе работ плечом к плечу с папой везде находился молодой кардинал, оказавшийся, как это часто водилось, его племянником, — Джулиано делла Ровере.

Кардиналу Джулиано тоже суждено стать понтификом; более того, он относится к числу тех, кто сумеет наложить на всю эпоху отпечаток своего характера и непомерных амбиций. В людях подобного склада и закалки нет ничего религиозного; они, по сути, кондотьеры, с одинаковой ловкостью носящие церковную рясу и рыцарские латы, совершенно убедительно размахивающие и кропилом,