Неизвестна дата составления этого документа, хотя традиция относит его к 324 году, то есть за год до Никейского собора, созванного самим Константином. Подавляющее большинство историков полагает, что он появился приблизительно между серединой VIII и серединой IX веков. Эпоха служила питательной средой для изобретения текста, который мог подтвердить легитимность папской власти, настойчиво оспариваемую варварскими королями, часто нетерпимыми к Римской церкви. В тех бурных условиях папы стали опираться на франкскую монархию, чьи правители перешли в католичество.

В 753 году папа Стефан II направился в аббатство Сен-Дени в предместье Парижа, где хранились мощи святого Дионисия, считавшегося, по легенде, первым епископом города. В Сен-Дени папа помазал на трон короля Пипина, прозванного Коротким, который в обмен уступил понтифику обширные территории на Апеннинском полуострове, ориентировочно совпадающие в рамках современного регионального деления с Эмилией, Романьей и частью Марке. Следствием подобного альянса стала коронация Карла Великого (Carlus Magnus), сына короля Пипина, получившего титул императора Священной Римской империи. Торжественную церемонию провел лично папа Лев III в римской базилике Святого Петра в рождественскую ночь 800 года. Впервые с 476 года, когда произошло памятное отречение Ромула Августула, европейский монарх принимал этот императорский титул. Присутствовавшая в базилике толпа, надлежащим образом проинструктированная, стройно хором трижды ликующе прокричала здравицу «Карлу, благочестивейшему Августу, коронованному Богом, великому императору, несущему мир, жизнь и победу!»

Династию Каролингов у руля Священной Римской империи сменил род Оттонов. Между тем оставалось неизменным и неоднократно подтверждалось верховенство пап над властью императоров, сосредоточивших в своих руках исключительно политические и военные полномочия. Шаткое равновесие с переменным успехом поддерживалось вплоть до того момента, как разразилась знаменитейшая борьба за инвеституру между энергичным папой Григорием VII (в миру Гильдебранд из Соаны, Тоскана) и императором Генрихом IV, присовокупившим к общему списку противоречий одно важнейшее решение, которое позволяло не только папе, но и императору рукополагать епископов и наделять их епископатами. Острота распри и накал страстей подпитывались деятельностью натур обоих протагонистов, каждый из которых пытался усилить собственную роль. 22 февраля 1076 года Григорий VII отлучил Генриха от церкви и объявил его низложенным. Однако, играя на опережение, чуть ранее Генрих сам заявил о смещении папы и добавил, что титул rex romanorum (римского короля) давал ему право вмешиваться в процесс избрания понтификов.

Препирательство закончилось (ненадолго) душераздирающей сценой. В течение трех дней, с 25 по 27 января 1077 года, император босиком стоял на морозе, ожидая у стен замка Каносса, пока папа Григорий согласится его принять. Историки до сих пор спорят относительно трактовки этого сюжета, а именно о том, действительно ли Генрих ощущал себя униженным или же он просто предпринял ловкий дипломатический маневр, безусловно, стоивший ему репутации, но позволивший вновь обрести свободу действий. Но тут уже совсем иная история, мы же должны вернуться к Константинову дару.

Непреклонность, продемонстрированная папой в Каноссе, была в определенном смысле подготовлена отточенным и содержательно крайне жестким документом, написанным, быть может, самим Григорием VII в 1075 году и оставшимся в истории под названием Dictatus рарае («Диктат папы»). Вне зависимости от степени аутентичности (некоторые опровергают его достоверность) документ, несомненно, отражает принципы так называемой «григорианской реформы», декретируя без обсуждений главенство понтифика. Подразделенный на 27 пунктов, он, к примеру, устанавливает, что только папе все князья должны целовать ноги (п. 9) и что лишь ему позволено свергать императоров (п. 12). Столь же впечатляют, если абстрагироваться от абзацев, касающихся церковных порядков и компетенций, следующие три правила: «никто не может судить папу» (п. 19); «Римская церковь еще никогда не ошибалась, она, согласно свидетельству Писания, вечно будет непогрешимой» (п. 22); «папа может освободить подданных от присяги верности лицу, совершившему грех» (п. 27). Обозначенные принципы со всей очевидностью базируются на юридическом фундаменте Константинова дара, сфабрикованного, согласно наиболее часто встречающейся исторической гипотезе, в той же ватиканской канцелярии. Другое предписание, включенное в документ (п. 23), гарантирует папам почти автоматическую святость: «Римский папа, если он был избран в соответствии с канонами, с учетом заслуг святого Петра, безусловно, станет святым».

Почти три столетия документ, охраняющий светскую власть понтификов, оставался неизменным, пребывая в замороженном состоянии в том плане, что не было ни малейшей необходимости повторно, с чистого листа доказывать верховенство, которое и так никто не подвергал сомнению.

В напряженные и неспокойные периоды требовалось еще более настойчиво доказывать юридические основания папского господства. Так, Иннокентий IV, чей понтификат длился с 1243 по 1254 год, пришел к выводу, что не Константин, а непосредственно Христос пожаловал Петру и его преемникам власть любого рода, включая мирскую. Среди тех, кто с блеском и энергией критиковал это «дарение», был не только Данте, в чем нас убедила процитированная выше терцина. Еще один великолепный ум той эпохи — Якопоне да Тоди, францисканец, принадлежавший к самой строгой ветви ордена нищих во Христе, был, подобно Алигьери, врагом Бонифация VIII (Бенедетто Каэтани, 1294–1303), папы, ненавидимого всеми поборниками справедливости.

Сегодняшнее суждение о Бонифации не особенно отличается от того весьма негативного, которое было высказано его современниками. Однако сейчас у нас есть возможность более взвешенно оценить многообразие и сложность политической обстановки, с которой пришлось столкнуться этому понтифику. Он точно был человеком злым и коварным, который взобрался на престол Святого Петра, сперва отстранив, а потом, вероятно, и устранив физически своего предшественника Целестина V. Однако более важным было то, что он оказался совершенно не способен уловить происходящие перемены. Он просто не видел, что времена изменились, причем кардинально. Сколько раз в предыдущие годы случалось так, что понтифики элементарно не осознавали анахронический характер тех или иных собственных убеждений и взглядов. Казалось, будто вознесенность на недосягаемую вышину и изолированность от внешнего мира делали их невосприимчивыми к нуждам верующих и глухими к требованиям проводить политику терпимости, которой от них ждали. Бонифаций VIII видит, что Сицилия перешла к арагонской короне, а король Англии отвергает его требования относительно Шотландии. Он обнаруживает, что король Франции Филипп IV Красивый претендует на то, чтобы облагать поборами галликанский клир и, ко всему прочему, удерживает выручку от налоговых поступлений. Бонифаций протестует, король же в ответ выставляет вон из страны папских сборщиков податей и конфискует денежные средства.

Яростная схватка воспроизводит пусть в меньшем масштабе, но с удивительной свирепостью борьбу по вопросу инвеституры между Григорием VII и Генрихом IV. Как гласит легенда, посланники Филиппа Красивого прибывают в городок Ананьи, чтобы