– Родненькие мои, детки… Господь привел – таки… Пречистая!

– Да вы погодите радоваться.

– Как погодить… Вот что, господин, вы нас простите, а только мы привыкли всё на деньги считать. Такие мы уже подлецы – российские. Нет у нас другого способу – как «пожалуйте получить». Если вы меня да не обманываете, я вам тысячи не пожалею за это за самое.

– Денег мне ваших не надо, а только я не думаю, чтобы вам сирот отдали.

– Как так?

– Очень просто. Их здесь приютили, вырастили, выхолили, и вдруг вы со стороны являетесь, никому неизвестный…

– Позвольте, – прервал он меня, и совершенно уж другим, изумившим меня тоном. – Ежели св. Николай, чудотворец мирликийский, привлек меня сюда, так он мне и детей отдаст. В этом я спокоен.

И Силантий Михайлович широко перекрестился.

– Об этом я даже не помышляю… Это полдела.

– Вашу сестру и похоронили здесь на кладбище.

– Ежели отыщу, я ее таким монументом удивлю. Каждому под ним полежать захочется. Потому при жизни помочь ей не мог, сам на дыбах не стоял, а больше на песьем положении хозяйскую поноску носил. Ну так хоть мертвую побаловать. Пусть оттуда видит мое усердие… А племянника с племянницей – св. Николаю обет даю – в люди выведу. Мы сами – то не ученые, а их сделайте одолжение: всем высшим наукам, чтобы перед самыми именитыми потомственными почетными дворянами им стыдно не было. Хоть в университет ступай, племяннице гувернантку на разных языках с фортепианом. Вот как. Потому по нашим временам – большая эта сила своего образованного человека дома иметь. Никого тогда не страшно… А чтобы мне детей не отдали – так уж этого и думать нечего. Вот увидите сами!

XIX

И действительно увидел.

Я должен был уехать дня на три, на четыре в Трани, Бишелье и Мольфету – белые апулийские гоpодки, где у меня были добрые друзья. Как раз начались полевые и садовые работы – время самое веселое и праздничное в году и мне повсюду радовались. Гость в такую пору здесь считается истинным благословением Божьим. Да и ему делается ясно и хорошо на душе. Точно и не бывало никогда горя и страданий. Они верно есть и в эту пору, но прячутся куда – нибудь. Их по крайней мере не видишь и не слышишь. С полей, с виноградников доносятся песни. По вечерам у домов пляска вовсю, а из кувшинов льется густой и обильный прошлогодний виноградный сок – истинная кровь земли. Погоды стояли тоже удивительные. Несмотря на весну – ни разу не прыснуло дождем. В целый день редко – редко на голубые небеса покажется облачко – да и то тает и распускается в солнечном свете. И закаты были необыкновенные. Именно такие, чтобы совсем одурить человека жаждою счастья, любви и смеха. Я вернулся в Бари, опьяненный сплошным пиром ликующего юга. Правду сказать, позабыл даже про соотечественника, отыскивавшего в базилике св. Николая племянника и племянницу. Приехал я ночью, когда все уже спали, а утром меня разбудил невообразимый шум рядом. Я выглянул – юркий и бойкий Кукс уже был тут, окруженный целой толпой барийских женщин.

– Что у вас? – спросил я его.

Тот только отмахнулся.

– Идет на лад, что ли?

Должно быть, ему некогда отвечать. Я всмотрелся и узнал бабушек Бепи и Пепы. Они одновременно болтали о чем – то, не останавливаясь ни на одну минуту. По выражению лиц видно было впрочем, что здесь не происходит ничего дурного, напротив, бабы смеялись, хлопали Кукса по плечу от всей души, так что он только приседал под тяжестью их ладоней, толкали его локтями под бок, входили в комнату к Силантию Михайловичу и оттуда слышался раскатистый хохот Слеткина. Лакей – то и дело точно на крыльях влетал туда с вином и выносил пустые бутылки. Угощение шло на славу.

Я вошел тоже.

– А, друг… То есть вот как! – И я мгновенно утонул в широких объятиях Силантия Михайлыча.

– Ну, с чем вас поздравить?

– Дело на мази… Ну и народ! Мурины по обличью настоящие – а надо правду сказать, нам у них поучиться. Ни одна денег не взяла. Я сначала постерегся, а потом вижу никто не грабит. Стыдно стало. Сам начал соваться к ним с их розовыми бумажками, сымайте – де, потрошите купца. Коли вам Бог счастье послал – не упускайте своего. Ну и что же бы вы думали, Василий Иванович, как они меня оконфузили? То есть ни одна шельма не попользовалась. За Рассею стыдно! Потому наши патриоты при таком случае вот бы как обчистили. А тут мурины и вдруг такая у подлецов совесть. К ихнему попу сунулся – поп ласковый. Мурчит все… Струйкой знаешь… Аж в сон вогнать может. И, представь себе, какой народ, даже поп денег не взял. «Не за что – де… Мы за близнецов св. Николая рады…» Положим, и я не промах. Сейчас нанял рабочих золотить плафоны над алтарем угодника Божьего… А все – таки, как же это без грабежу? Вот и бабы эти – выхолили, вызволили Бепку с Пепкой (имена только, прости Господи, собачьи дали), а ведь одним угощением и принимают благодарность. Пеппина тут есть, баба я тебе скажу стоеросовая. Только бы ей за русским купцом быть – она ведь выпоила деток. Я уж ей хотел особо – так она на меня как замашет да заболбочит. А Кукса переводит: если – де я с тебя деньги возьму, так мне св. Николай помогать не станет. Чудаки! У нас бы кто св. Николая побоялся? Разве только что для отвода глаз, свечку ему потолще – гори, любезная! Я так думаю – понимай эта Пеппина по нашему, по – православному – сейчас бы я ее за себя взял. Салоп ей бархатный, перину пуховую, живи и радуйся. Теперича, Василий Иванович, одно я вам скажу, столь я просветился, что Европ этих всех и не боюсь вовсе. Прежде я так думал: у нас в Рассее народ, а и здесь зверье, живоглоты – и вдруг совсем напротив. Я даже в церкви обещание дал каждый год Бепку с Пепкой возить сюда на свидание с родичами. Потому они все теперь мне как бы свойственники. Был один, а теперь гляди – ко, какая у меня компания. А только вот что, ты уж помоги мне. Хочу я одарить их. Пойдем по лавкам, денег – то они не берут, ну,