Наконец, возвращаясь с работы, я чувствую, что момент настал, я как раз выхожу из метро. Оглядевшись, убеждаюсь, что вокруг никого, меня никто не увидит – хотя, между прочим, есть и такие, кто без стеснения сделал бы это при посторонних. В полумраке я опираюсь на парковую ограду, чтобы снять одежду и сделать то, что привык проделывать много лет; я неплохо владею этим навыком, на отработку его ушло много времени (по мере роста кожа несколько раз в год становится мала). Напоминая самому себе, чему в детстве учил меня отец, чтобы я запоминал порядок действий: сперва почешись о стену, о дерево, о любую поверхность, дабы убедиться, что все отслаивается – здесь, на металлических прутьях решетки. Потом почесаться, двигаясь поочередно вправо-влево – сперва ноги ниже колен, потом выше, глубоко врезаясь ногтем по всей внутренней поверхности буквы V, которую образуют ноги, устремляясь к пояснице, чтобы линька поднялась снизу вверх, круговыми движениями обнажая и освобождая ноги и таз; медленно поднимаясь к деликатным местам, чтобы не поранить подсохшую кожу при трудном переходе к спине и плечам, и вот поднятые руки – чтобы наконец перейти к лицу, плечам, и вот уже кисти, и я сжимаю каждый палец, чтобы отчистить каждую фалангу; и снова одеться, прежде чем я брошу все это на тротуаре. Полный отпечаток меня растянулся в трех измерениях, как будто я разложился, исчез, но оставил след.

Мимо проходит какая-то женщина, смотрит на только что сброшенную кожу – одноцветный отпечаток, он лежит на асфальте в виде какой-то полупрозрачной фигуры. Потом переводит взгляд на меня, заинтригованная, узнает на земле те же общие очертания и вдруг останавливается и стоит как вкопанная. Я поступаю так, словно это самая обыкновенная вещь, я делаю свое дело. Возвращаясь домой, я провожу рукой по лицу, покрытому моей новой кожей, совершенно гладкой. Вдруг ощущение полного спокойствия, зуд прекратился совсем. Или это возрождение, приход новой весны, только моей личной, обновление, – оставить все позади и начать с этой кожей новую жизнь, – не знаю, но чувствую глубокий, исходящий изнутри покой.

16

Мир

(1) В Албании и в XXI веке есть семьи, неукоснительно соблюдающие закон талиона согласно древнему кодексу шестисотлетней давности, который гласит, что если убили одного из членов вашей семьи, то вы имеете право мстить всем мужчинам в семье убийцы, пока не сочтете, что первоначальное преступление искуплено, оскорбление смыто. Чаще всего такого искупления не происходит – убийства продолжаются, так что албанскому правительству приходится назначать человека, который в силах договориться о том, как выйти из одного конфликта, порождающего другой, и о сумме финансовой компенсации, чтобы цепь убийств наконец прекратилась прежде, чем семьи жертв сами станут убийцами, а те, кто стремится отомстить, – следующими жертвами.

А ведь мы живем в XXI веке. Но нации, стремящейся войти в Европейский союз, негоже руководствоваться такими древними законами: они существуют с тех времен, когда всадник объезжал на коне всю страну, чтобы устно передавать жителям правила поведения, которые назывались «Канун» (то есть «Око за око, зуб за зуб»), потом они перекочевывали из поколения в поколение и всегда соблюдались лишь потому, что всегда соблюдались. А было это задолго до того, как кто-то выступил с идеей образовать Европейский союз и сказать самим себе, что существуют более цивилизованные способы решения конфликтов.

И вот в ожидании прогресса тысячи детей мужского пола остаются взаперти, их домашнее обучение оплачивается государством, ибо они – ближайшие в списке, стоит им только выйти за ограду собственного жилища. Это тоже может быть воспринято в качестве провокации, нового, дополнительного оскорбления, тогда как, оставаясь дома, они сами по себе являют акт раскаяния по отношению к жертвам тех времен, когда большинство из них еще даже не родились. Некоторые никогда не выходили даже на порог, не знают ничего о мире, кроме собственного дома.

(2) Сверху, через иллюминатор, когда самолет уже оторвался от взлетной полосы в Бостоне и взял курс на Лос-Анджелес, под углом набирая высоту и устремляясь к облачному потолку, можно различить пригород, пробки на въезде в город, представить душные кафе с бумажными стаканчиками. Подальше, если удастся, можно увидеть и Нью-Йорк – он пробуждается в четырех сотнях километров от вас, когда самолет уже набрал крейсерскую скорость, – и очереди у лотков бродячих торговцев солеными кренделями у подножия Всемирного торгового центра. Еще дальше, за тысячи километров, представим себе мужчину лет пятидесяти, с коротко подстриженной седой бородкой; это Джеймс Митчелл, у него на ногах кроссовки, он захлопывает за собой дверь дома в Филадельфии, надевает наушники и отправляется на пробежку вдоль берегов Делавэра, превратившуюся в ритуальную часть его утренней зарядки для ног, с тех пор как он удалился на покой после верной службы в военно-воздушных силах Соединенных Штатов (US Air Force), оставшись их консультантом. Ноги бегут себе в превосходном темпе, а в сотнях километров от него другой мужчина, Брюс Джессен, тоже бывший инструктор US Air Force, маленькими глотками потягивая кофе, просматривает утренние газеты, ничего особенного. Для всех начинается новый день.

А если обладать взглядом, проникающим сквозь стены, то будет видно и Джорджа У. Буша – он прибывает в школу во Флориде, шутит с детишками, причем и правда с юмором, где он куда больший мастер, нежели в должности, которую занимает вот уже несколько месяцев. А в окрестностях Лэнгли – города, где приютилась штаб-квартира ЦРУ, – или в Вашингтоне можно было бы увидеть, как сотни мужчин и женщин предъявляют пропуска, проходя на службу, и весь мир просыпается в то 11 сентября. А уж совсем далеко, в пещере или затаившись в какой-нибудь хижине в Афганистане, кое-кто поглядывает на часы, просчитывая все, что уже так давно подготовил, а сейчас ему подтвердили, что самолет благополучно вылетел из Бостона, как и другой – из другого аэропорта, и они летят на Вашингтон и Ньюарк.

В иллюминаторах первого самолета можно различить пейзаж, не предусмотренный планом полета, поскольку лайнер сменил направление, какие-то типы прорвались в кабину пилотов, сперва ранив пассажиров, и развернули боинг на Нью-Йорк, где еще не видели, чтобы какой-нибудь самолет летел так близко над городом. И еще там, внизу, никогда не видели, чтобы самолет