* * *

За первую неделю войны произошло всего лишь два запомнившихся события.

Одно из них произошло через несколько дней. Часа в два ночи, еще затемно, я проснулся от далекого воя сирен и отдаленных хлопков-выстрелов зениток. Как потом выяснилось, это была всего лишь учебная тревога: первые немецкие налеты на Москву состоялись через месяц, когда я был в деревне, далеко от этих мест.

На второй или третий день войны пришло распоряжение: всем рыть укрытия от бомбежек. И мы всем двором — прежде всего, конечно же мы, подростки — за два дня отрыли большую «щель»: этакий окоп двух с лишним метров глубиной, метра полтора шириной и метров десять длиной. Теоретически в ней могло отсидеться при бомбежке все народонаселение дома: более двадцати человек. Окоп обшили досками, накрыли бревнами и завалили землей, сделали лесенку «вниз» и в одну из ночей, в порядке учебной тревоги, все жильцы час или два отсиживались там на специально устроенных узких нарах.

Второе событие произошло во второй половине недели и получилось очень сложным. Пришло другое, и последнее за мое пребывание в Москве, распоряжение: всему населению немедленно сдать свои радиоприемники в специальные централизованные хранилища. Под угрозой самых страшных кар. Распоряжение было непонятным: ведь все ждали победных реляций с фронта и чему тут мог помешать приемник? Но вот угроза кар была еще как понятна. У нас во всем доме был один-единственный радиоприемник: как раз в семье моего друга, с которым мы ходили 22 июня на выставку в Сокольники — у всех остальных висели на стене черные крути репродукторов, которые почему-то сдавать не требовалось. И мы с другом отправились в оранжерею Дворцового парка Кускова, чтобы принести квитанцию о сдаче аппарата. Это только потом стало ясным, что приемник в те дни мог быть самым убийственным оружием фашистов: если бы население услышало не то, что передавала на репродукторы официальная радиостанция имени Коминтерна, а про действительное положение вещей — массовая паника в Москве началась бы не в октябре 1941-го, а самое позднее, в июле.

Приемники замолчали, обстановка днем к востоку от Москвы была самая мирная, и родители разрешили нам после сдачи приемника сходить искупаться на Кусковский или Косинский пруд — по нашему выбору. Иными словами, нам выдали увольнительную почти до вечера — несколько драгоценных часов. Я приношу посмертную благодарность своему другу Вале Р. за то. что он разделил эти часы со мной. Точнее, пошел на авантюру, которая касалась только меня одного.

Сдав приемник и получив квитанцию, мы пошли не на пруд, а на электричку. И через полчаса были в Москве, а еще через четверть часа — на Красносельской, в 1-й Московской военно-морской спецшколе. Мне хотелось посмотреть, как там с вакансиями в связи с началом войны. Не окажусь ли я единственным желающим — и как минимум сразу старшиной второй статьи?

В тайной надежде на это я тайно прихватил еще раз свои вступительные документы. Увы, в то, что война кончится через несколько дней нашей блистательной победой, верил тогда не только я один. Вестибюль был все так же полон радостными папашами и мамашами с их отпрысками, уже принятыми в спецшколу и еще не принятыми, но в надежде быть принятыми. Я прошел в канцелярию. На месте бывшей там девушки сидел военный. Сказал ему, что хотел бы попытаться снова пройти собеседование, ни словом не упомянув об изменившейся обстановке. Он взглянул на документы, спросил, за что получил отвод. После честного признания в близорукости, вынес вердикт, который цитирую по памяти слово в слово: тебе, парень, в армии никогда не быть; выкинь ее из головы.

Первая половина вердикта оказалась пророческой. Вторая — нереальной: как можно выкинуть из головы существо, которое любишь больше жизни…

Последнее из запомнившихся в Москве событий — уже перед отъездом в Ладу — выступление в начале июля по радио родного и любимого живого бога: товарища Сталина. Удивил не столько пафос выступления (к чему такая патетика, если идет, согласно сообщениям по радио и в газетах, самая обыкновенная оборона от внезапно напавшего врага, после чего начнется — не может не начаться — самое обыкновенное наступление, вплоть до Берлина и полной победы?), сколько явно слышное лязганье зубов вождя о край стакана с водой. Простудился, что ли? Лихорадка? Озноб? Жар?

И на озере Хасан в 1938 году сначала была такая же оборона. А потом победоносное наступление. И на реке Халхин-Гол в 1939-м — все то же самое. Правда, в Польше осенью того же года обороняться было не от кого — просто освобождали своих соотечественников, западных украинцев и белорусов. А народы Прибалтики и Бессарабии вообще с ликованием встречали наших воинов-освободителей. Только финны почему-то заупрямились. Им по-хорошему предложили огромные территории за крошечный кусочек земли под Ленинградом — чтобы не обстреляли город ненароком из своих орудий. А они не только отказались, но таки обстреляли — ни с того ни с сего!. Пришлось отбирать этот кусочек силой. Правда, провозились несколько месяцев — уж очень сильно укрепился враг. Но в конце концов все-таки одолели. Одолеем и сейчас. Сам инструктор ЦК ВКП(б) говорит! Чего же лязгать зубами о стакан, как приговоренный к смерти?..

* * *

Если бы мне кто-нибудь сказал тогда, что на озере Хасан и на реке Халхин-Гол шла заурядная «проба сил», элементарная разведка боем, прежде чем начинать крупномасштабную войну (которую как раз по результатам этих боев решили пока не начинать). Что Бессарабия, Западная Украина и Белоруссия, Прибалтика и кусочек Финляндии «отходили» к СССР по тайному разделу Европы между Сталиным и Гитлером, а все остальное был фарс. При этом на Карельском перешейке — постыдный и кровавый фарс, начавшейся подлой провокацией (якобы «обстрелом» со стороны финнов) и закончившийся тем, что огневые точки противника были буквально завалены тысячами трупов — прообразом того, что повторилось потом в последующие годы, только уже миллионами трупов. Что в те самые дни, когда мы отрывали во дворе «щель», сдавали радиоприемник, ездили в спецшколу, 5-миллионная Красная Армия разгромлена и в беспорядке отступает, что ее агония продолжится почти до декабря, когда фактически совсем новая армия с совсем новыми военачальниками заново начнет совсем новую войну с глупо завязшими под Москвой и Ленинградом немцами.

Что «живой бог» с психологией тифлисского духанщика и с интеллектом заурядного османского паши — тот самый, что, глумясь, подписывал смертные приговоры миллионам, — в первый же день войны