На первом месте, конечно же, шло кино. Ленин недаром назвал его еще за полтора десятка лет перед тем «важнейшим из искусств». К середине 30-х годов оно взошло на пик своего развития, с которого стало скатываться лишь тридцать лет спустя, и нам еще предстоит особо поговорить об этой драме данной разновидности искусства. Первые фильмы, увиденные мною в начале 30-х на простыне, повешенной в проулке между избами в Ладе и в клубном зале «Московского корпуса», были еще немыми. Киномеханик вручную крутил ручку проектора, лента без конца обрывалась, а смена «частей» пленки представляла сложную процедуру, требовавшую перерыва минимум на пять минут. В Ладе это был фильм на какой-то кавказский абрекско-джигитский сюжет, а в Москве даже целая мопассановская «Пышка». Она запомнилась главным образом тем, что детей на нее почему-то не пускали, хотя, по сравнению с современным кинематографом, это было воплощенное целомудрие. Поэтому надо было приоткрывать дверь зала и в темноте ползком пролезать между стульями, чтобы невидимым забиться подальше в угол. Не скажу, чтобы видимость при этом была хоть в какой-то мере видимостью, но зато романтичность запретного плода (при угрозе быть выдворенным из этого рая за шиворот и с подзатыльниками) вполне оправдывала риск культурного мероприятия.

Впервые я узнал, на что способно Настоящее Искусство, какой катарсис (очищение, возвышение духа) может дать не только книга, когда отец повел меня в давно не существующее с тех пор здание кинотеатра на углу Пушкинской площади и улицы Горького на знаменитого «Чапаева». Мне жаль последующие поколения, которые уже не способны воспринимать подобные зрелища. Буквально несколько кадров вводных эпизодов — и ты (не только ребенок!) оказывался на фронте Гражданской войны. Психологически полностью перевоплощался в один из персонажей рядом с героями фильма. И перед тобой открывались пустые холмы, за которыми издали слышалась глухая барабанная дробь. А затем появлялось что-то темное со знаменем впереди. «Психическая атака»! И ты целую минуту был на волосок от смерти: на тебя неотвратимо шел враг со штыком наперевес. Все остальное воспринималось, как твое личное спасение. И когда Чапаев тонул в Урале-реке под всплесками пуль от пулеметной очереди с крутого берега — потрясение всего зала было таково, что если бы было физически возможно, все как один кинулись бы грудью на его защиту. И, что самое удивительное, это потрясение, постепенно угасая, растягивалось на несколько недель.

Примерно такой же эффект давал позже кинофильм «Мы из Кронштадта». Несколько вводных эпизодов — белогвардейцы штыками теснят пленных красных матросов с камнями на шее к обрыву над морем (среди них один юнга — твой сверстник) и сбрасывают их в пучину одного за другим. И ты автоматически оказываешься в окопе среди красноармейцев, на которых неотвратимо надвигаются белые цепи. Обороняющиеся гибнул от пуль наступающих один за другим И с каждым погибшим уходит частичка твоей собственной жизни. И когда до окончательной гибели остаются считанные секунды — внезапно в тылу атакующих появляется красный десант из Кронштадта. В зале зажигался свет, и не было ни одного зрителя — не только из детей и женщин, но даже из мужчин в военной форме или со зверскими бандитскими физиономиями — у которого не было бы от потрясения слез на глазах.

Я потом месяцами обыгрывал эти и похожие на них фильмы в своих виртуальных «сражениях» на столе или на полу. И эти же фильмы воспитали целое поколение — десятки миллионов людей! — которые спустя несколько лет шли в штыки на пулеметы или гранатами отбивались от танков. Не только, конечно, потому, что десятки раз смотрели такие фильмы. Но и потому — тоже.

Был и еще один вариант кинопотрясения — кинокомедия. Здесь катарсис иной, но именно «возвышение духа», а не «наркотический эффект» современных зрелищ. «Веселые ребята», «Цирк», «Волга-Волга», позже импортный «Большой вальс» — все это смотрела буквально вся страна, многие по нескольку раз, некоторые десятки раз. И это тоже на несколько недель очеловечивало тех, кого сегодня такими же способами озверяют.

Сегодня даже в кинотеатр ходить не надо. Практически каждый день — на телеэкране первоклассные голливудские боевики, комедии, мелодрамы (включая «эротику»). Сделано настолько профессионально, что лучше просто быть не может. Наша отечественная «чернуха» и «порнуха» смотрится на этом фоне постыдно жалко. Что неудивительно: мы тщетно пытаемся копейкой перешибить доллар. Точнее, миллионом рублей — сотни миллионов долларов. Но смотреть ни то ни другое больше не хочется. Надоело. Опостылело. Обрыдло. Может быть, потому что одной ногой — уже в гробу? Или воспитан на одном — поэтому не принимаю друтое?

* * *

Театр 30-х годов, еще не задавленный до конца Сталиным уже к концу этого десятилетия, не мог произвести на ребенка-подростка такого же впечатления, как кино. Конечно, много раз был на детских спектаклях. Но разве мог хоть один из них сравниться по впечатлению хотя бы с уже упоминавшимся фильмом «Золотой ключик»? (Не говоря уже о «Чапаеве» или «Волге-Волге».) Поэтому в памяти остались лишь отдельные сцены.

Но был и еще один театр в моей жизни. Не только в моей — всего советского народа. Тогда праздниками не особенно баловали. Новый год и тем более елка считались религиозными пережитками. Равно, как и воскресенье. Его заменял шестой день пятидневки — выходной. А уж о Старом Новом годе или о восточном календаре даже не помышляли. 23 февраля и 8 марта являлись всего лишь торжественными датами, такими же, как день Парижской Коммуны и прочие коммунистические изыски. Торжественное собрание вечером — пожалуйста. Даже с концертом, если получается. А днем изволь трудиться, как обычно. И 1 сентября — никаких торжественных линеек, никаких цветов — как бы символов будущих взяток учителям. 8.30 утра — первый урок. «Сегодня проходим…» — и летних каникул как не бывало. Зимние каникулы оставались, но до осенних и весенних еще не додумались.

Но существовали четыре дня в году, к которым месяц готовились и месяц потом обсуждали. Это — 1–2 мая и 7–8 ноября. В детсадах и школах накануне этих дат вместо одного из уроков проводился «утренник» — хорошо срежиссированный самодеятельный концерт. В прочих учреждениях — торжественный вечер с художественной частью. Но главное действо начиналось рано утром 1 мая и 7 ноября. На автобусах «представителей трудящихся» Тимирязевки свозили куда-то далеко за Савеловский вокзал, откуда пешком в многотысячных колоннах демонстрантов надо было несколько километров двигаться к Красной площади и потом возвращаться обратно тем же порядком.

Наверное, отец брал меня с собой не на все демонстрации. Но