Практически почти каждый день у кого-нибудь из близких и знакомых (не исключая и себя тоже) — вытащили кошелек, перчатки, зонтик, ограбили квартиру, дачу, угнали машину, и хорошо еще, если не избили до полусмерти, как одного из моих коллег, или до смерти, как совсем недавно другого.

Только что вернулся с очередной ежедневной прогулки по Царицынскому парку. Кто-то украл одну из решеток водостока перед въездом на Большой мост через овраг. Наверное, приспособил ноги вытирать перед своим домиком на садовом участке. Или куда-нибудь на могилку родителям. Или просто в угол прихожей поставил. Про запас. На всякий случай. Ну, как не взять, раз не приварено, раз, как говорится, плохо лежит?

Можно ли сожалеть о том, что такая цивилизация скоро исчезнет с лица земли? У меня на этот вопрос нет однозначного ответа.

* * *

…Сушкой мытарства не ограничивалось. Высушенное предстояло гладить и штопать-чинить. Без конца чинили не только ботинки. Чулки-носки штопали до тех пор, пока штопка не заменяла первооснову почти целиком, и попытка воткнуть иголку еще раз вела к расползанию всей конструкции. Жена, как Чарли Чаплин в кинофильме «Новые времена», продолжает по инерции заниматься этим делом по сей день — под дружный смех подрастающего поколения, таких занятий уже не знающего и не понимающего.

Существовала и еще одна область быта, но уже на грани с досугом — это баня. В корыте дома меня последний раз искупали четырехлетиям только по приезде в Москву. А дальше несколько лет дважды в месяц совершался ритуал. Мы с отцом отправлялись на трамвае в Селезневские бани, которые я помню в деталях и всегда мысленно кланяюсь, проезжая мимо. Это было как праздник, хотя сегодня, честно говоря, никакого праздника в таком занятии не вижу.

Для начала надо было отстоять очередь (и тут — тоже) на место в раздевалке. Потом договориться с банщиком за особую мзду, чтобы он последил за одеждой, пока мы моемся. Интерес вызывала только процедура самовзвешивания, но любые килограммы ничего не добавляли к моему миропониманию. Потом начинались поиски шайки (двух шаек) и словесная перепалка с наглецами, которые захватывали две шайки, чтобы с одной мыться, а в другой нежить свои нижние конечности. Наконец, отец отдраивал меня, как палубу на корабле, что тоже никакого удовольствия не доставляло. Финишем был поход в парную, но он меня не привлекал — и не привлекает до сего дня. Я предпочитал возможно скорее улизнуть под душ — там, постепенно сбавляя градусы, получал первый настоящий кайф. А затем удовольствия шли по нарастающей. Во-первых, отец разрешал себе побаловаться кружкой пива (я попробовал — отвратительно — и равнодушен к любому пиву до сих пор), и справедливость требовала компенсировать меня стаканом морса или — верх наслаждения — крем-соды, оставшейся ностальгическим напитком. Иногда перепадало и еще что-нибудь из кондитерского цеха.

Во-вторых, дома ложился в свежие хрустящие простыни, пахнувшие какой-то травой. И это тоже ощущалось как роскошь для души и тела.

И только консервативная мать предпочитала обходиться дома корытом, тазом и двумя-тремя кастрюлями горячей воды, как это вынужден сегодня делать и я (правда, уже в ванне), когда летом отключают на время горячую воду. Она заявляла, что общественная баня вызывает у нее брезгливость к грязным чужим телам, да еще не всегда ведущим себя достаточно гигиенично. Сама того не подозревая, она закладывала в меня генетический груз: в общественной бане я не был более полувека — как только добрался до ванны в отдельной квартире.

Когда мы вернулись в Подмосковье осенью 1938 года, отец был уже не студентом, а служащим и мог позволить себе баню уже не за двугривенный, а вдвое дороже. И начались наши периодические походы в знаменитые «Сандуны», снящиеся доселе. Это, конечно, было классом выше. Начиная с отдельной кабинки для раздевания на чистых простынях и кончая «Душем Шарко», который обдавал со всех сторон струями воды разного напора и разной температуры (парная меня по-прежнему не интересовала). Но особое восхищение вызывал бассейн с темно зеленой водой и с мраморными ступенями в духе античности, виденной на картинках Я к тому времени уже научился плавать, и из воды меня приходилось вытаскивать угрозами. Попасть из грязи барака и нечистот общественной уличной уборной в мраморный дворец римского императора — это ли не чудо?

Удовольствие осложнялось только одним обстоятельством. Со стороны, противоположной ступеням в воду, приготовилась к прыжку большая, в человеческий рост, мраморная пловчиха. Почему бы банщикам не поставить ее в женский бассейн, а тут заменить таким же мраморным парнем, к которому я был бы совершенно равнодушен? Пловчиха была, как полагается, в купальнике тех времен — ближе к пальто, чем к бикини. И в ее позе не было ничего сладострастного — чистый спорт. Словом, вариант пресловутой «девушки с веслом». Но ведь мне тогда и не надо было ничего эротического. Достаточно того, что она была ЖЕНЩИНОЙ. Поэтому я вынужден был плыть в одну сторону на спине, а в другую — брассом. Чтобы только не видеть ее. Хорошо еще, что в бассейне редко появлялся кто-нибудь еще — тогда это удовольствие еще не находило понимания в широких слоях населения, традиционно предпочитавшего парную и еще не слыхавшего о сауне с последующим купаньем в проруби.

А дальше сработала материна генетика. Оказавшись летом 1941 года в Саранске, я решительно предпочел общественной бане индивидуальный душ. И не изменил этому предпочтению до конца 40-х, пока не встал под душ в ванной отдельной квартиры. Все остальное — включая экзотическую сауну — приемлю только компании ради.

* * *

Из рассказанного выше нетрудно видеть, что мой личный досуг состоял в основном из игр и чтения, причем трудно сказать, на что шло больше времени. В свою очередь, из игр львиную долю времени занимали виртуальные «сражения» армий из пуговиц и кнопок на столе или на полу. И лишь сравнительно немного — игры на улице со сверстниками. А из чтения — основное время уходило на книги запоем, одну за другой. И относительно немного на детские журналы (это всего лишь вечер-другой в месяц) и на «Пионерскую правду» (сколько помню, она выходила тогда два-три раза в неделю и прочитывалась от корки до корки за полчаса-час).

Но ведь существовал еще и общественный досуг. Тут я мало чем отличался от нормальных членов советского общества