Я села прямо на ступеньки офисного здания и со злостью отломила второй каблук тоже. Не совсем отломила, не хватило сил, оба каблука так и остались вихляться на туфлях.

Не знаю, сколько времени я так сидела, босая и злющая. Мимо шли люди, но ко мне никто не подходил. Даже охрана. И хорошо.

Потом я отправилась в ближайший супермаркет, купить какую-нибудь обувь. Искать и выбирать ничего не стала, купила в отделе спортивной обуви шнурованные тапочки.

В просторном холле супермаркета журчал фонтан. Я присела на скамеечку рядом с ним, поставила рядом сломанные туфли. Чинить я их не собиралась, и, честно говоря, потом сама не поняла, зачем таскала их с собой всё это время.

Так вот. Вода плескала и струилась. Мне захотелось умыться. Я понимаю, что это вроде как нельзя. Но очень захотелось. И потом, я пребывала в таком состоянии, что если бы мне хоть кто-нибудь рискнул напомнить о правилах поведения возле фонтана, немедленно получил бы в глаз одним из сломанных каблуков.

Струи били часто. Я нашла место, где пара фонтанчиков не работала, и опустила руку в воду. Руку охватила приятная прохлада.

Я умывалась долго и вдумчиво. Мысли из головы уплыли, осталась какая-то шелуха. Я давно следую правилу, которому меня научил уже не помню, кто. Кажется, кто-то из наставников. Если не можешь сразу решить проблему, отключай мозг. Либо сработает интуиция, либо мозг включится в нужное время с готовым решением.

Либо проблема не решается, – подумала я.

Мысли ушли, но тревога осталась. Сосущая изнутри, изматывающая тревога.

Однако пора на работу. Я склонилась над бассейном, чтобы ещё раз умыться напоследок. И тут из двух как бы сломанных фонтанчиков хлынули две мощные струи.

От неожиданности я захлебнулась. Волосы намокли, с одежды текло. Косметику я смыла еще раньше, надо полагать. И то хорошо.

Как ни странно, неожиданный душ привёл меня в равновесие.

Даже то, что я обнаружила свою машину с проколотыми шинами, не вывело меня из этого равновесия. Есть проблемы и посерьёзнее проколотых шин.

В общем, я спокойно доехала до школы и вошла в кабинет Веры Васильевны. Очень вовремя.

Я спохватилась, что до сих пор держу туфли в руках, извинилась и запихала их в заплечную сумку.

– Я виноват, а не Ребров, – повторил Сеня.

В доказательство он протянул своих рыбок. То есть, моё блюдо с рыбками.

– Это правда, – подтвердила я. – Панфёров сказал мне об этом чуть раньше. Ты молодец, Сеня, – ободрила я его.

Тот несмело улыбнулся, по-прежнему держа в руках вещественное доказательство. Не знал, куда его девать.

Выручила Инна. Подошла, взяла из рук, положила на стол.

– Можешь идти, Арсений, – сказал Вера Васильевна. – И ты, Сланцева, тоже иди.

Леся исподлобья посмотрела на завуча.

Потом ребята ушли.

– Как вам это нравится? – всплеснула руками завуч.

– Мне очень, – сказала я. – Признание Арсения – это поступок.

– А я лично ему не верю! Мне кажется, его убедила Сланцева. Она явно выгораживает своего дружка! А вот вашу позицию, Полина Наильевна, я не совсем понимаю.

– А что непонятного в моей позиции?

– По какой причине вы покрываете Реброва?

Я почувствовала, что прежняя холодная ярость, которая охватила меня после беседы с Фёдором, возвращается снова.

– Я никого не покрываю, – ледяным тоном произнесла я. – То, что вы услышали от Панфёрова – правда.

– Почему же вы молчали до сих пор?

– Есть вещи, до которых человек должен созреть. Арсений вот созрел. Признался. Сам. И я этому рада.

– И чему же вы так радуетесь? – бесцеремонно вмешался Упругий. – Тому, что следствие ушло по ложному следу? А мы, между прочим, кое-что выяснили о тёмном прошлом Реброва-старшего. Есть повод думать, что сын ушёл недалеко от отца.

Даже Инна, по-моему, посмотрела на жениха с неодобрением. Однако Упругий зарвался. Таких надо ставить на место!

– Следствие?! – я постаралась вложить в реплику как можно больше сарказма. – Вот когда будет СЛЕДСТВИЕ, тогда и выясним, какое отношение моральный облик отца имеет к данной ситуации. А пока это всего лишь отвлечённые и, простите, непрофессиональные разговоры о тёмном прошлом и светлом будущем. Лично меня судьба и психическое здоровье детей волнуют больше, чем игра в детективов!

Упругий насупился. Инна покраснела.

Вера Васильевна смотрела в сторону.

Я забрала с собой своих золотых рыбок.

Тимофей

За окном расшумелись сосны. Наша улица крайняя, и за огородом начинается сосновый лес.

Я люблю сосновый лес. Там всегда спокойно. Даже если ветреный день, и сосны шумят, как сейчас, это совсем особенный шум. Размеренный, умиротворённый. Как морской прибой.

Хотя что я могу знать о прибое? Я никогда не видел моря.

Потихоньку рассветало.

Овсянку и плов я сварил в три часа ночи. Рюкзак собрал в четыре. У меня есть настоящий парашютный рюкзак. Парашютный ранец, точнее. Отец подарил, очень давно, теперь уже и сам не помнит. А я всегда хотел прыгнуть с парашютом, но что-то робел. Откладывал на будущее.

В общем, в пять у меня всё было готово. Ждать дольше я не хотел. В шесть все начинают просыпаться. Ну их!

Я тихонько разбудил малышей. Стёпка с Пашкой встали безропотно.

– Тима! Ты куда?

– Тс-с! Далеко. Вернусь не скоро. Вот вам, чтоб не скучали без меня.

Я протянул им четыре пухлых тетради с комиксами про светлячка Самсона. Всё, что успел нарисовать за долгое-долгое время.

Последние дни я только и делал, что рисовал. Ничего другого не оставалось.

Эти дни были страшными и беззвучными. Даже мой внутренний Моцарт замолчал. То ли потерял голос, то ли покинул меня, то ли вообще умер.

Поэтому когда вчера поднялся ветер и сосны загудели, я счёл это хорошим знаком.

– Ух ты! – восхитился Стёпка. – А срисовывать можно?

– Конечно, можно!

– У тебя не получится, как у Тимы! – ревниво воскликнул Пашка.

– А вот и получится! Тима, скажи!

– Тихо вы, оба! – шёпотом прикрикнул я.